Один. Константин ИсааковЧитать онлайн книгу.
озарялась лишь отблесками с экрана, а сзади, у проектора крутился дядька, время от времени подтаскивавший тяжеленные коробки с лентой. Когда часть кончалась, свет в комнате включали, дядька снимал с колеса проектора одну бобину и водружал другую. Возможно, он был родственником или ухажёром кого-то из воспитательниц и по блату устраивал ей, а заодно и детям, мало что в этих фильмах понимавшим, бесплатное кино. Запомнил, впрочем, Лёшка только «Серенаду солнечной долины».
Свет потушили, и с экрана раздались звуки восхитительной (это он уже много лет позже оценил) «Читтануги-Чучи» Глена Миллера. На стульчике справа от него, задрав к экрану презрительно искривленные, как обычно, с выражением «Фи!» губки, сидела Фирочка. Сидеть-то она сидела, но ей явно не сиделось, и время от времени она тыкала локотком Лёше в бок. Зная, что с Фирочкой шутки плохи, он никак не реагировал на эти тычки. А надо вам заметить, на всех детсадовских мальчиках и девочках, были в те времена абсолютно одинаковые застиранные голубые маечки и чёрные трусики. Кто-то что-то пел с экрана, кто-то вертелся волчком на непонятном для южных детей льду, когда Фирочка неожиданно очень настойчиво потянула своего соседа за рукав. «Хочешькоечтопокажу?» – скороговоркой шепнула она Лёшику в ухо, и при этом он чуть не свалился со стула. Читтануговая музыка бурлила весело и громко, но Фирочкин шёпот он всё же разобрал. «Чего?». Но она уже… наклонила его за шею к оттянутой резинке своих трусиков. Фирочка была девочкой упитанной, и первое, что он разглядел в отблесках экранного катка, – это было кругленькое пузико с выпуклым пупком. Он засмотрелся на несколько отличавшийся от его пупок, но вдруг понял, что показывают-то ему совсем другое. Он и не знал, что это у них так… «Потрогай!» – повелительно прошипела Фирочка. И она потянула его руку туда, где он, к удивлению своему, ощутил глубину и мягкость.
Часть оборвалась, как всегда, неожиданно, и за секунду до того, как дядька включил свет, чтобы поменять бобину, резинка чёрных трусиков захлопнулась, а Лёшина рука был выдворена с территории, на которую только что так неожиданно попала.
Когда же вновь погас свет, и на экране продолжились калифорнийские любовные страсти, Фирочкин стул оказался отодвинут от него на такое малодоступное расстояние, что он чуть не заплакал от обиды, поняв, что это всё, больше «кина не будет». Если, конечно, не считать того, что разворачивалось на белой кинопростынке.
После этого случая он проникся какой-то невыразимой нежностью к брезгливой Фирочкиной мордашке. Да, именно мордашке – о том, другом, что ему не только показали, но и на мгновение дали потрогать, он и подумать боялся. Если и вспоминал, то, скорее, с неким священным ужасом. Будто ненароком проник в страшную тайну, что находилась в Фирочкиных трусиках, в Запретный город, о существовании которого он прежде знать не знал, ведать не ведал.
Тогда и возникло в нём это понимание запретности, которую