Олег Борисов. Александр ГорбуновЧитать онлайн книгу.
открыть рот и сказать «А-а-а…». Связной в ответ должен был прошептать: «Завтра в полдень» – о предстоящем появлении отряда на помощь Котовскому. Но Сашко Птаха – Борисов, как и полагалось настоящему пациенту врачебного кабинета, ответил «А-а-а…». Тогда Котовский – Романов, едва сдерживая смех, предложил сказать «Б-э-э…». «Больной» просьбу выполнил. И так – буква за буквой. До тех пор пока суфлер Яков Эммануилович Бликштейн шипящим шепотом не призвал их вернуться к тексту.
Бликштейн говорил Борисову: «Я, Олег, еще до сих пор дирижирую под пластинки. У меня нет своего оркестра. Завтра в Киеве выступает Филадельфийский оркестр, но меня на концерт не отпустили, потому что я один такой суфлер – вы же знаете… Вечером всегда спектакль, и, значит, я работаю. Я никогда не услышу Филадельфийский оркестр. Но я знаю, какую программу они будут играть. Они приехали в Киев и будут играть Тридцать девятую симфонию Моцарта. Я представляю, как они будут играть! Знаете, Олег, какое это большое сочинение! При всем этом я независим ни от кого – запись того же оркестра, правда с другим дирижером, но с этой же симфонией, есть у меня в фонотеке – я под нее буду сам дирижировать! У меня все продумано, все проводочки подсоединены… даже если выключат свет, я буду в порядке! Ведь эта симфония у меня здесь… – Он постучал по своей голове бамбуковой дирижерской палочкой. – Я знаю ее наизусть!»
На следующий день в Театре им. Леси Украинки давали какой-то спектакль, и Олег иногда поглядывал в суфлерскую будку. Бликштейн не видел никого из артистов, он был в темных очках. Он даже не смотрел в сторону сцены. Что-то мурлыча себе под нос, упоенно рисовал в воздухе какие-то фигуры и круги. Его плечи и огромные брови ходили в такт Моцарту.
«Он, – записал Борисов, – выработал иммунитет. О такой независимости можно только мечтать».
Тогда же, в 1956-м, Борисов сыграл Мишу в пьесе Максима Горького «Дети солнца» и Гульельмо Капую в спектакле «Ложь на длинных ногах» Эдуардо де Филиппо.
Этот спектакль любопытен тем, что стал первой работой выдающегося – в мировом масштабе – художника Давида Боровского, с которым Олег Борисов дружил всю жизнь (на свадьбе Давида и Марины Боровских Олег лихо отплясывал фрейлехс) и который стал автором памятника Олегу Ивановичу на его могиле на Новодевичьем кладбище. 22-летний Давид работал тогда в декорационном цехе театра. Его, четырнадцатилетнего, принимал на работу заведовавший этим цехом Гавриил Пименович Кучак, дедушка Аллы Латынской, будущей жены Олега. Гавриил Пименович рассказывал дома о том, какой к ним пришел «удивительно способный мальчик!».
Предложенный для постановки спектакля макет, выполненный главным художником Н. И. Духановским, на худсовете отклонили, и режиссер, 27-летняя Ирина Молостова (после окончания ГИТИСа она третий год работала в театре), огорченная этим обстоятельством, поинтересовалась у Боровского, нет ли у него каких-либо идей относительно этой пьесы. Идеи у Давида были. Его макет приняли.
(Стоит