Жизнь творимого романа. От авантекста к контексту «Анны Карениной». Михаил ДолбиловЧитать онлайн книгу.
кода благопристойности в маргинальную социальную среду, с чем созвучно и другое значение «stalle» – стойло, загон. Фигурально ее место теперь – в «сталях», на полпути из ложи в раек.
Лишенная привычных светских занятий и запертая в клетке унизительной праздности, Анна страдает как своего рода профессионал, отлученный от профессии:
О расстройстве дел, здоровья, о недостатках, пороках детей, родных – обо всем можно говорить, сознать, определить; но расстройство общественного положения нельзя превуаровать [фр. prévoir – предвидеть; избыточным, казалось бы, галлицизмом оттеняется дискурс бомонда. – М. Д.]. Легко сказать, что все это пустяки, но без этих пустяков жить нельзя; жить любовью к детям, к мужу нельзя, надо жить занятиями, а их не было, не могло быть в Петербурге, да и не могло быть для нее <…>443.
В пока еще схематичной, но уже расцвеченной яркими деталями сцене скандала вокруг Анны в театре (эхом ее обдумывания и была маргиналия о «стальных сталях» в той же рукописи) остракизм, которому подвергается героиня – пусть даже в реальном пространстве театра оказывается она все-таки не на задах партера, среди плебеев и парвеню, а в ложе бенуара, – персонифицирован в лице супругов Карловичей. Это присяжные выразители общественного мнения – и эмоционального настроя – аристократии:
Анна с своим тактом кивнула головой и, заметив, что вытянул дурно лицо Карлович, заговорила с Грабе, шедшим подле. Муж и жена, вытянув лица, не кланялись. Кровь вступила в лицо Удашева. <…> Карлович была жируета [фр. girouette – флюгер. – М. Д.] светская, он был термометр света, показывая его настроение.
Настроение это было близко к точке замерзания: Анна удостаивается скупого приветствия себе как «Madame Каренин». Лишь реагируя на возмущение Удашева, Карлович «заторопился, покраснел и побежал к Анне. / – Как давно не имел удовольствия видеть, княгиня, – сказал он и, краснея под взглядом Удашева, отошел назад»444. Обращение к Анне по княжескому титулу Удашева, то есть как к его законной жене, далось «термометру света» нелегко.
Последней, отчаянной, попыткой Анны спасти свое доброе имя и положение в свете становится в ПЗР ее визит к матери Удашева. Анна убеждена, что остракизм света морально уничтожает ее гордого и честолюбивого мужа, но что та же гордость никогда не позволит ему расторгнуть их злосчастный союз. Мольба, которую она, опустившись на колени, обращает к номинальной свекрови, предполагает возможность отвратить близящуюся трагедию хотя бы видимостью примирения матери с сыном – достаточно лишь повлиять на глашатаев общественного мнения: «[О]бщество отринуло нас, и это делает мое несчастье. То, что он разорвал с вами, мое мученье. <…> Вы можете, приняв, признав его, сделать его счастье (о себе не говорю), счастье детей, внучат. Через вас нас признают. Иначе он погибнет». Удашева не снисходит к мольбе и напоминает Анне о необратимом разрушении ее репутации: «Вы умели бросить первого. Вы сделали несчастье человека и убьете его до конца»445. Направив
Там же. С. 796–797.
Там же. С. 798, 799.