Разбойничья злая луна. Евгений ЛукинЧитать онлайн книгу.
он меня вчера, – пояснил Григорий, увидев рисунок.
– И портрет тоже… – с тоской проговорил Николай.
– А что портрет? – не понял Чуский.
– Портрет, говорю, тоже изменился…
Актёр отобрал у поэта картон, всмотрелся.
– Да нет, – с досадой бросил он. – Портрет как раз не изменился.
– Он что, и раньше такой был?
Они уставились друг на друга. Затем Чуский стремительно шагнул к задрапированной картине в углу и сорвал простынку.
У Персткова вырвался нечленораздельный вскрик. На холсте над распластанным коттеджем № 8 розовел скворечник, похожий на витую раковину.
И Николай вспомнил: на городской выставке молодых художников – вот где он видел уже и произрастающие в изобилии глаза, и развёртки домов, и лиловые асимметричные лица на портретах… Мир изменился по Сидорову? Что за чушь!
– Не понимаю… – слабо проговорил Чуский. – Да что он, Господь Бог, чёрт его дери?..
– Записка, Гриша! – закричал Перстков. – Смотри, записка!
Они осторожно вытянули из-под банки с фосфоресцирующими клешнями белоснежный обрезок ватмана, на котором фломастером было начертано: «Гриша! Я на пленэре. Если проснёшься и будешь меня искать, ищи за территорией».
Ниже привольно раскинулась иероглифически сложная подпись Фёдора Сидорова.
Штакетник выродился в плетень и оборвался в полутора метрах от воды. Поэт и актёр спрыгнули на лиловый бережок и выбрались за территорию турбазы.
Взбежав на первый пригорок, Чуский оглянулся. Из обмелевшего пруда пыталась вылезти на песок маленькая трёхголовая рептилия.
– Ну конечно, Федька, с-сукин сын! – взревел актёр, выбросив массивную длань в сторону озера. – Авангардист доморощенный! Его манера… – Он ещё раз посмотрел на беспомощно барахтающуюся рептилию и ворчливо заметил: – А ящерицу он у Босха спёр…
Честно говоря, Персткова ни в малейшей степени не занимало, кто там что у кого спёр – Сидоров у какого-то Босха или Босх у Сидорова. Несомненно, они приближались к эпицентру. Окрестность обновлялась с каждым шагом, пейзажи так и листались. Вскоре путники почувствовали головокружение, вынуждены были замедлить шаг, а затем и вовсе остановиться.
– Может, вернёмся? – сипло спросил Николай. – Заблудимся ведь…
– Я тебе вернусь! – пригрозил Чуский, темнея на глазах. – Ты у меня заблудишься! Ну-ка!..
И они пошли напролом. Мир словно взбурлил: линии прыгали, краски вспыхивали и меркли, предметы гримасничали. Перстков не выдержал и зажмурился. Шагов пять Григорий тащил его за руку, потом бросил. Николай открыл глаза. Пейзаж был устойчив. Они находились в эпицентре.
Посреди идиллической, в меру искажённой полянки за мольбертом стоял вполне узнаваемый Фёдор Сидоров. Хищное пронзительное око художника стремилось то к изображаемому объекту, то к холсту, увлекая за собой скулу и надбровье. Другое око – голубенькое, наивное – было едва намечено и как бы необязательно.
Поражала также рука, держащая