Серьезные мужчины. Ману ДжозефЧитать онлайн книгу.
после этого случая она не писала стихов – боялась папиных фактов.
И вновь Ачарья впал в забытье. На сей раз – от воспоминаний. А затем услышал голос. Сначала словно оклик шепотом, вроде тревожного зова совести в старых фильмах, что требует внимания персонажа, и тот повсюду ищет источник этого голоса, пока не обнаруживает говорящего в ростовом зеркале. Потом голос, этот настойчивый шепот, превратился в далекую бездарную песню, что делалась все громче и выразительнее, пока Ачарья наконец не узнал голос Лаваньи.
– В этих ботинках положено не просто так стоять. В них надо ходить. А ты просыпаешься еще до милапорских домохозяек и стоишь просто так.
Ачарья ушел к себе в комнату и заперся. Сунул в музыкальный центр «Трех теноров» и торжествующе нажал кнопку «воспр.» – в отместку за все, что ему пришлось вынести в собственном доме. Присел на край кровати и вспомнил, как Шрути говорила, что, будь у него побольше волос, крась он их в черный и расчесывай на пробор, да почаще трагически открывай рот, очень бы походил на Паваротти.
Пронзительный вой Nessun Dorma наполнил комнату, и Ачарья сдался величию этого гимна. Он уставился на свои портреты на стене. Как молод и яростен был он. Сколько надежд на теоретическую физику питал. А теперь он устал. Устал сражаться, устал от чепухи вроде тахионов, бозонов Хиггса и суперсимметрии. Он ощущал всем нутром, насколько усложнился сам поиск истины. Как путано, как математично, как напыщенно исключал теперь этот поиск обычных людей. Физика того и гляди превратится в религию. Средневековую религию. Горстка провидцев вознеслась на пьедестал, а обывателям осталось лишь принимать, что бы им ни говорили. Ачарья все еще находил радость в теоретической физике, в таинствах Времени и гравитации. Но ничто не любил ныне сильнее, чем свой поиск вечных спор, летевших на Землю на метеоритах.
В решительной окончательности Nessun Dorma – такой исполинской, такой совершенной – он вдруг уловил удары не в такт и постепенно распознал в них остервенелый стук в дверь. Он разобрал отчаянный голос Лаваньи, пытавшейся переорать Паваротти. Ачарья собрался было сделать еще громче, но тут услыхал:
– Шрути звонит!
Вот это и заставило его открыть дверь.
Не встречаясь взглядом с женой, он ринулся по коридору.
– Я стучала, – начала Лаванья, но тут ее отвлекла пыль на двери. Они уже десять лет как переехали из Принстона, но она так и не привыкла к тому, как быстро в Бомбее все пылится.
Ачарья взялся за трубку, но пробурчал, что там уже никого нет.
– Еще бы, – отозвалась Лаванья, – она же не будет ждать… – Тут она сжала кулак и завопила: – Я выключу эту чертову музыку! – Как раз в этот миг позвонили в дверь, и она распахнула ее со свирепой ухмылкой.
– Доброе утро, – раздался жизнерадостный голос Джаны Намбодри.
Он был самым нарядным ученым из всех ее знакомых. Сегодня – темно-коричневые вельветовые брюки и белоснежная рубашка. Она знала, что он красит волосы в равномерное