Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи». Роберт Льюис СтивенсонЧитать онлайн книгу.
хотя бы отчасти оправдать содеянное. В данном случае с ужасом следует взирать на мистера Парнелла: он предстанет перед судом потомков, безмолвствуя, тогда как обвинения из уст мистера Форстера будут звучать в веках[2]. С ужасом следует нам обратить взор на самих себя, ибо мы до сих пор заигрывали с политическими преступлениями, не давая им серьезной оценки, не устанавливая проницательно их причин и неизбежных последствий, но испытывая к ним великодушное, ни на чем не основанное восторженное сочувствие, под стать школьнику, увлеченно, с детским восхищением следящему за перипетиями сюжета дешевой, низкопробной «страшной» повести. Но когда политические преступления коснулись нас самих, обнаружив свое поистине мерзкое, низменное обличье, мы тотчас же отреклись от своих прежних фантазий и осознали, что преступление нисколько не утрачивает жестокости и гнусности, даже приняв пышное, благозвучное имя, и отвергли прежде боготворимых идолов.
Однако серьезность как нельзя более уместна в разговоре о наших защитниках. Кто бы ни был прав в хаосе этой великой войны политических партий и течений, какими бы алчными мотивами, угрозами или запугиванием ни запятнали себя обе стороны этого бесчеловечного соперничества, – по крайней мере, ваша сторона, ваша роль не подлежит никаким сомнениям. На вашей стороне ребенок, женщина-мать, сочувствие отдельного человека и доверие большинства. Даже если бы наше общество превратилось в сущее царство дьявола (а найдется немало тех, кто и вправду присягнул ему на верность), оно пока не лишилось многих своих достойных черт, в нем сыщется много невинных, защищать которых – обязанность возвышенная и славная. Мужество и беззаветная преданность своему делу, столь часто присущие стражам порядка, столь редко признаваемые, столь скудно вознаграждаемые, наконец-то были увековечены героическим поступком, который войдет в историю. В памяти британцев мистер Парнелл навеки запечатлеется безмолвно внимающим обвинениям мистера Форстера, а Гордон[3] – отправляющимся исполнить свою последнюю, трагическую миссию, но также британцы не забудут ни мистера Коула, голыми руками несущего динамит, ни мистера Кокса, бесстрашно бросающегося ему на помощь.
Примечание для читателя
Вполне возможно, что вы взялись за эту книгу, не будучи знакомым с ее предшественницей – первой частью «Приключений принца Флоризеля». Тем хуже для вас и для меня, а точнее, для моих издателей. Но если вам и вправду так не посчастливилось, самое малое, что я могу для вас сделать, – это намекнуть на одну деталь. Когда на страницах этой книги вам встретится упоминание о некоем Теофилусе Годоле, владельце «Богемской табачной лавки» на Руперт-стрит, в Сохо, будьте готовы узнать в нем самого принца Флоризеля, в прошлом одного из европейских монархов, ныне низложенного, изгнанного, разоренного и избравшего своим ремеслом табачную торговлю.
Пролог в табачной лавке
В городе нечаянных свиданий, в этом Багдаде Запада, или, точнее, на широко раскинувшейся мощенной камнем площади Лестер-сквер двое молодых людей лет двадцати пяти – двадцати шести встретились после долгой разлуки. Один из них, отличавшийся весьма изысканными манерами и одетый по последней моде, тотчас же узнал своего приятеля, исхудалого, в поношенном костюме.
– Кого я вижу! – воскликнул он. – Пол Сомерсет!
– Я точно Пол Сомерсет, – отвечал другой, – или, по крайней мере, то, что осталось от него после заслуженных испытаний бедностью и судебными разбирательствами. Однако вы, Чаллонер, нисколько не изменились; можно сказать без всякого преувеличения: «Десница времени морщин не провела / на синей глади твоего чела»[4].
– Не все золото, что блестит, – возразил Чаллонер. – Но мы выбрали весьма неудачное место для доверительных признаний и не даем пройти этим леди. Давайте, с вашего позволения, найдем уголок поукромнее.
– Разрешите мне проводить вас, – отвечал Сомерсет, – и я смогу предложить вам лучшую сигару в Лондоне.
И с этими словами, взяв своего приятеля под руку, он молча, быстрым шагом, отвел его к дверям неприметного заведения на Руперт-стрит, в Сохо. Вход в него украшала одна из тех гигантских деревянных фигур шотландского горца, что уже обрели едва ли не статус почтенных древностей, а на витрине, где был выставлен обычный набор курительных трубок, табака и сигар, виднелась надпись золотыми буквами: «Богемская табачная лавка Т. Годола». Помещение лавка занимала небольшое, но уютное и богато убранное; их встретил хозяин заведения, серьезный, улыбчивый и чрезвычайно учтивый, и молодые люди, попыхивая изысканными регалиями, вскоре расположились на плисовом, мышиного цвета, диване и продолжили разговор.
– Теперь я барристер[5], – поведал Сомерсет, – но Провидение и атторнеи[6] до сих пор лишали меня возможности показать себя в полном блеске. Вечера я проводил в избранном обществе, собирающемся в трактире «Чеширский сыр»; дни мои, как может засвидетельствовать
Британский политик Уильям Эдвард Форстер, в 1880–1882 годах занимавший пост министра по делам Ирландии, публично обвинил на заседании парламента лидера ирландских националистов Чарльза Стюарта Парнелла в причастности к террористическим актам и политическим убийствам, совершенным фениями; впоследствии Парнелл был оправдан, обвинения в его адрес признаны безосновательными.
Знаменитый британский генерал Чарльз Джордж Гордон в 1885 году попытался вывести из осажденной мятежниками столицы Судана Хартума войско египтян – союзников Великобритании и эвакуировать находящихся там европейцев, осознавая, что его задача невыполнима, а сам он обречен. Неоднократно мужественно отказывался бросить на произвол судьбы вверенных ему солдат и гражданских лиц и уйти из Хартума. Погиб от рук повстанцев – религиозных фанатиков при штурме города.
В оригинале обыгрываются строки поэмы Джорджа Гордона Байрона «Паломничество Чайльд Гарольда» («Childe Harold’s Pilgrimage», 1812–1818), изображающие безмятежное море («Time writes no wrinkle on Thine azure brow – / Such as Creation’s dawn beheld, Thou rollest now» (IV, st. 182); «Время не проведет ни единой морщины на твоем лазурном челе – / Ты и теперь катишь свои волны, такое же, как на рассвете мирозданья»).