Тьма в конце тоннеля (сборник). Юрий НагибинЧитать онлайн книгу.
нос, отрывистые речи в ответ на все любезности отца, желавшего нас подружить, были выдержаны в известном ключе: не замай. Что-то грубо отстраняющее, угрюмое, тупое и затаенное. «Она стесняется», – шепнул мне отец. Я никогда не видел столь неизящной и непривлекательной дикарки. Наконец, после многочисленных робких, хотя и тщетных намеков отца на «самоварчик», мы распрощались с Фисанькой.
– Она ревнует, – сказал отец по дороге домой. – Она боится, что старая семья отнимет меня у нее.
Я честно признался, что Фисанька мне не понравилась.
– Неужели ты не заметил, что она с мамой одного типа? – удивился отец, нисколько не обиженный. – Это тип Лили и Эльзы, мне всегда нравились женщины этого типа. – И он принялся вспоминать прошлое.
А вечером, роясь в книгах, наваленных грудой на столе отца, я обнаружил толстую тетрадь в белой обертке. На обертке было написано: «Текстилиада». Тетрадь содержала формулы экономических расчетов, эскизы текстильных машин, диаграммы, цифровые выкладки: отец осваивал новую для него область работы. Я уже хотел отложить тетрадь, как вдруг наткнулся на куда более близкий мне текст. Это было начало литературной статьи, речь шла о познании мира средствами искусства. Я стал читать статью, силясь вспомнить, кому она принадлежит. Формулировки были сжатые, ясные и отточенные. Для «демократической» критики слишком дельно и беспафосно, для Константина Леонтьева слишком современно.
– Знакомишься с моими опытами? – проговорил отец. Уютно устроившись на кровати, он курил, сбрасывая пепел мимо вазочки, заменявшей ему пепельницу. – Я хотел развить тут одну мысль Толстого, по-моему, недостаточно оцененную…
Ужас «каморок», Фисанька, слепцы с самоварной трубой, вся жалкость рохомской жизни не коснулись отца, словно он был заключен в незримую и непроницаемую оболочку. Он жил широко и вольно, не теряя связи ни с чем в большой жизни; лишенный всего, что составляет обиход человека, он ничего не лишился в себе, но не делал из этого позы, и оттого мне, молодому, суетному и слабодушному, так трудно было увидеть настоящую его высоту.
Я долго думал об этом, лежа на жесткой постели с потухшей папиросой в руке. Отец давно уснул, как умер, столь тихим, неслышным было его дыхание, но еще долго огромной летучей мышью металась по комнате хозяйка в сером балахоне, томимая своими беспокойными и тщетными желаниями.
20. В Москве
Прошли годы, странная формула «семь и четыре» наконец-то исчерпала себя. Отцу вернули все права свободного гражданина. Теперь он мог расстаться с Рохмой и переехать в Тейково или Нерль или даже Шую, более крупные города не рекомендовались. Теперь он не должен был каждый месяц являться к районному уполномоченному МГБ, достаточно было приходить раз в три месяца. Теперь он мог проводить свой отпуск, где ему заблагорассудится, конечно, с разрешения того же уполномоченного. Словом, он был свободен как ветер. И опьяненный своей новой свободой, отец собрался в Москву. Ему