Последний остров. Василий ТишковЧитать онлайн книгу.
нет, только не это. Он не может. Да он просто не умеет стрелять из пулемета.
А Ермаков снова вел огонь от второй амбразуры и кричал оттуда Гансу:
– Стреляй, гад! Стреляй, говорю тебе в последний раз!
Ганс крутил головой, следя за раненым офицером, который метался от одного пулемета к другому. Повара начала бить дрожь.
Ермаков быстро вставил в магазин пулемета новую ленту, схватил со стола здоровой рукой автомат и замахнулся им на Ганса.
– Стреляй, фашистский ублюдок, или я раскрою твою пустую башку…
Да пусть простит его Всевышний, Ганс подойдет к пулемету. Первый раз за пять лет войны попробует стрелять. И не по врагам, а по своим.
Ганс закрыл глаза и послал очередь, потом еще одну. А когда открыл глаза, то увидел, что перед амбразурой падали на снег солдаты, срубленные его пулеметными очередями.
Увидел это и лейтенант Ермаков. Он кинулся к своему пулемету. И ожил пулемет. А левая рука уже плохо слушалась, рукав набряк от крови.
Не выдержав встречного огня из окопов и флангового из своего дота, немцы стали медленно отходить сначала одиночками, потом группами.
Сразу же заговорили наши минометы и полковая артиллерия, обрабатывая передние траншеи немцев. Значит, минут через десять батальон Сыромятина пойдет в атаку.
– Ну вот и ладно… – перевел дыхание лейтенант, опускаясь на табурет у стола. – Теперь Кириллу Яковлевичу полегче будет работенку справлять…
Весь бой длился минут пятнадцать – двадцать. А может, и того меньше. Но для Ганса Нетке он показался целой вечностью. Ганс все еще держал руки на гашетке пулемета и не верил в случившееся. До сознания медленно доходил смысл происходящего. Оказывается, война – это не просто когда стреляют и убивают, а когда НАДО стрелять и убивать. Русский офицер у себя дома, и ему очень надо стрелять и убивать, чтобы Гансы и Фрицы оставили его землю в покое, убрались в свой фатерланд. А не уберутся, значит, останутся лежать на этом колючем снегу, как лежат уже многие.
– Ганс, ты живой? Ком хир! – позвал лейтенант.
Ганс осторожно разжал побелевшие пальцы и повернулся на голос. Удивительно, лейтенант снова был спокоен и совсем не страшный. Он хитровато поглядывал на Ганса, и его пересохшие губы чуть заметно кривились в улыбке. Только в глазах все еще не остыл шальной ветер. И Гансу захотелось сказать хорошее слово этому храброму офицеру.
– Зоветски зольдат – гут зольдат.
– Чего ты лопочешь?
– Гитлер хат швер гефальт[4].
– Без тебя знаю, что гад ваш Гитлер, – сказал Ермаков, стягивая через голову гимнастерку и заворачивая рукав окровавленной рубашки. Рана была выше локтя и сильно кровоточила.
– А ну, кашевар, подсоби мне еще маленько.
Ганс засуетился. Вообще-то он никогда раньше не был суетливым человеком, и когда работал до войны стрелочником, и последние пять лет на полковой кухне. Все он делал основательно, не торопясь. А вот сталинградская зима его доконала, да и встреча с русским офицером чего-то да значила.
Гитлер сделал большую ошибку (