Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме (сборник). Андрей БитовЧитать онлайн книгу.
для меня, почему не спросил, чего мне хочется? Я водку люблю.
Чтобы не оправдываться, я отпил пенный вершок.
– Ты откуда приехал? – спросила.
– Из Харькова…
– Не была… – Она перехватила бутылку и расторопно, граммов на сто, присосалась. – Ой, гадость редкая… Ну, а он красивый, твой Харьков?
– Да никакой!
Мне сделалось сладко от мысли, что, унизив родное болото, я унижусь вместе с ним и, повесив на шею такой валун, быстренько достигну илистого дна, оборвется гирлянда пузырей, не качнется ряска, киоскерша удивленно спросит: «А что я, собственно, здесь сижу?» – и уйдет баиньки, тут я и воскресну…
– Уродливый, убитый город, смотреть не на что. Центр можно обойти за полчаса. Фигеем от Сумской, а вдуматься – ничего в ней нет, сраная улочка…
– Ты у нас зимой не жил, – киоскерша в несколько весельных взмахов похоронила в песке ноги. – Шторм, дождь… Этой зимой был снег, я играла в снежки…
Она повернулась ко мне. Я изловчился и поцеловал киоскершу в холодные губы.
– Все вы одинаковые, даже смешно… – Она коротко отхлебнула и впечатала бутылку возле моей ступни. – Допивай!
Я застонал изощренным, выверенным стоном – страсть, сдерживаемая опытом, нежность, укор слились в нем (так мне казалось) – и вторично приник, влип в ее безразличный рот. Я щекотал языком, как гадючка, закатывал глаза, отлипал, чтобы прошептать: «Ты такая красивая…» – и опять впивался, ловил кончик ее языка и обсасывал его, как воблу.
Оставаясь безучастной, она не мешала. Я расстегнул верх ее купальника. Обнажились миленькие грудочки, что лисьи мордочки, я обхватил губами крепкий сосочек и, покусывая, принялся выписывать слюнявые восьмерки. Через пять минут я представлял, что надуваю резиновый матрас. Она тихонечко икнула:
– Это от твоего шампанского.
Киоскерша сделала попытку привстать. Я утроил языковые усилия, судорожно мял пухлую половинку ее закатанного в нейлон зада, нависал всем телом… Сказала:
– Мне надоело, – и немыслимая порция норда была в прозвучавших словах.
Надев сарафан, она демонстративно заголилась, чтобы стащить с себя мокрый купальник. В каждом ее движении сквозила вера в собственную безнаказанность. Не в порядочности и не в страхе дело: я не мог взять киоскершу по другой причине – это было равносильно попытке долбить вечную мерзлоту.
– Ка-а‑кой злю-у‑щий, – игриво размазывая гласные, сказала киоскерша.
– Объясни мне, зачем ты пришла, если я тебе не нравлюсь?!
– Очень нравишься, с тобой так интересно…
На обратном пути я разыгрывал вычурную беспечность, сорил анекдотами, размахивал, пританцовывая, руками и пел на итальянском. Киоскерша все поняла превратно:
– Во как тебя развезло…
Кодекс чести поселковой бабы строго-настрого указывал заботиться о пьяном, отгонять от него агрессоров, не давать ему падать и ушибаться, разрешал журить, но незлобиво, –