Стрела Парменида. Евгений КостинЧитать онлайн книгу.
великие предки, нашло дальнейшее подтверждение в точных науках, таких как математика и физика, прежде всего.
Совершеннейшей загадкой выглядит наблюдаемый нами мир. Никакого рода внятного объяснения происхождения Вселенной, смысла космоса, самой картины безбрежного мирового пространства – как не было, так и нет.
И вот в этом моменте безусловной метафизики необходимо вернуться к Шолохову, к его вселенной, которая обладает подобными же загадками и туманностями, которые, безусловно, нельзя разгадать в полной мере, но наметить пути поисков и осуществления хоть какого-то приближения – необходимо.
У Шолохова представлено полное и развернутое бытие как таковое. Оно носит абсолютный характер в силу своей объективности и готовности все внутри себя перетерпеть и пережить, не рассчитывая ни на чье-либо сочувствие, ни разделение с ним, бытием, тяжести происходящего. Тем-то удивителен мир Шолохова, что он обладает изначальной универсальной наполненностью и целостностью в своем состоявшемся единстве. Оно, это единство, никак не зависит от конкретного содержания, каким наводнен внешний мир – оно равнодушно по отношению к своему содержанию и независимо от возможного соучастия субъективного начала, его оценок, отношения или всякого другого рода вмешательства в свое устройство.
Ему, единству, все равно – оно существует само по себе, не будучи связанному с какими-то идеологическими, этническими, моральными и всякими иными ограничениями и требованиями. Это все равно, как смешно просить у урагана быть в каком-то месте поспокойнее, а в другом побушевать сильнее: пока эта бытийная сила не исчерпает всего своего потенциала, она будет равно одинаково беспощадна, или напротив, милостива, по отношению ко всем участникам «события» и всем субъектам.
Выскажем в некотором отношении крамольное соображение, связанное с удивительной благожелательностью советской власти, говоря конкретнее – Сталина – ко всем тем вещам, какие Шолоховым выписывались не только в «Тихом Доне», но и в первой книге «Поднятой целины». Там было столько «несоветского», внешне враждебного и противоречащего установкам и тезисам новой власти, что и за меньший объем подобных прегрешений современники и коллеги Шолохова по писательскому цеху оказывались в местах не столь отдаленных, а пуще того – кончали свою жизнь на плахе. Но Шолохову все прощалось, даже и тогда, когда он усилил свою критику текущей социальной действительности в письмах к вождю, какие однозначно и молниеносно могли быть интерпретированы, как клевета на советскую власть и подрыв существующего строя.
Но чудесным образом все это ему сошло с рук и, хотя он ходил по самому краю, тронуть его Сталин никому не дал. Только глуповатые вожди позднего застойного периода развития СССР посчитали возможным корректировать классика, исходя из своих убогих представлений об искусстве и правде в нем. Не понимая, к тому же, что творчество талантливого писателя – лучший камертон