Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе. Андрей ФурсовЧитать онлайн книгу.
раскола, надломившего русскую жизнь и вымостившего дорогу петровским преобразованиям и его «бесенятам»; во-вторых, крепостное, т. е. несвободное состояние части русских людей – тоже своего рода раскол; в-третьих, беспокойство «бунташного века» – «неспокойно синее море», «почернело».
Сталин «работал» опричный принцип в очень больном обществе – пореформенно-революционно-послереволюционной России, в России эпохи Смуты 18701920-х годов, когда декаданс верхов тесно перемешивался с разложением низов (Распутин в этом плане – фигура квинтэссенциально символичная). Мало того, что в пореформенной России, давшей свободу силам гниения, распада, подмороженной Николаем I, шёл процесс разложения старого, обгонявший процесс социальной организации, – на всё это наложились хаосогенные результаты революции и гражданской войны («быль царей и явь большевиков» – М. Волошин), стихия, развязавшая руки «биологическим подонкам человечества» (И. Солоневич), и планомерная деятельность по уничтожению России и русских интернационал-социалистами («замыслы неистовых хирургов / И размах мастеров» – М. Волошин). Ну а в довершение – отвратительный НЭП, добавивший к разложению старого режима ещё более быстрое и отвратительное по форме разложение нового режима, НЭП, провалившийся уже в середине 1920-х годов и тащивший за собой в Тартар Истории, т. е. в сырьевое и «культурное» рабство у буржуинов, советскую страну. Плюс сопротивление и вражеское окружение («…на море чёрная буря: / Так и вздулись сердитые волны, / Так и ходят, так воем и воют»).
Иными словами, сталинская «опричнина» имела дело с очень больным – сверху донизу – обществом. И к тому же с неизмеримо более сложным обществом, чем в XVI или XVIII веке, неизмеримо более сложным и враждебным внешним миром и неизмеримо более сложными, почти неразрешимыми задачами на повестке дня.
Ясно, что больное общество лечить намного тяжелее, чем легко- и среднебольное, тем более что лекарей и средства для лечения надо извлекать из этого больного, взбаламученного общества, из «России, кровью умытою» и уже привыкшей к крови, с трудом понимающей иной язык и, главное, перешедшей от «горячей» гражданской войны 1918–1922 годов к «холодной гражданке» 1920-х, которую будут усмирять встречным пожаром репрессий 1930-х годов и которая окончательно выдохнется во время Великой Отечественной войны. И то, что в таких условиях Сталин не создал свою опричнину, а использовал опричный принцип как кладенец-невидимку, является скорее плюсом, чем минусом. Впрочем, каждое приобретение есть потеря, и каждая потеря есть приобретение, как говорят наши заклятые «друзья» англосаксы.
Различия между тремя опричнинами не сводятся лишь к тому, что сталинская была скорее принципом, материализовавшимся в различных организациях, а таковые Ивана IV и Петра I – конкретными организациями-«чрезвычайками». Ещё более важно и серьёзно другое отличие – по содержанию, классовой и цивилизационной («национальной») направленности.
Опричнины Ивана и Иосифа