Песнь о собаке. Лучшие произведения русских писателей о собаках. Михаил Салтыков-ЩедринЧитать онлайн книгу.
собака, сидит – пригорюнилась.
Взяли люди мертвеца, убрали, обмыли, в гроб положили, а собака от мертвого не отходит. Понесли мертвого в церковь, Дружок идет рядом. Гонят собаку от церкви, гонят – в храм не пускают. Рвется Дружок, мечется на церковной паперти, завывает, от горя и голода на ногах шатается.
Принесли мертвого на кладбище, принесли – в землю зарыли. Умер Бобыль никому не нужный, и никто по нем не заплакал.
Воет Дружок над могилой, воет, лапами землю копает. Хочет Дружок отрыть своего старого друга, отрыть – и с ним лечь рядом. Не сходит собака с могилы, не ест, тоскует. Силы Дружка ослабели, не встает он и встать не может. Смотрит Дружок на могилу, смотрит, жалобно стонет. Хочет Дружок копать землю, только лапы свои не поднимает. Сердце у Дружка сжалось… дрожь по спине пробежала, опустил Дружок голову, опустил, тихо вздрогнул… и умер Дружок на могиле…
Зашептались на могиле цветочки, нашептали они чудную сказку о дружбе птичкам. Прилетала к могиле кукушка, садилась она на плакучую березу. Сидела кукушка, грустила, жалобно над могилой куковала.
Владимир Зензинов
Нена
Посвящается А. О. Ф.
С момента встречи и до самой ее смерти мы почти не разлучались. За эти три с половиной года мы расставались с ней всего лишь несколько раз и ненадолго – все остальное время прожили вместе, и если не душа в душу, то, во всяком случае, в такой дружбе и взаимной привязанности, каких я, по крайней мере, не испытывал ни раньше, ни позднее. Наша встреча произошла ранней весной.
Последнюю зиму в качестве ссыльного мне пришлось провести в Верхоянске – кончался третий год моей ссылки, впереди оставалось еще два года.
Только тот, кто сам испытал на себе прелести верхоянской зимы, поймет, что значит приближение весны на далеком Севере. Достаточно сказать, что в том году (это было в 1913 году) в январе морозы достигали минус 71 градус по Цельсию (57 градусов по Реомюру), и я в своей юрте предпочитал чуть не неделями пить чай без сахара, чем идти за ним в соседнюю лавочку, находившуюся от меня в какой-нибудь сотне саженей. Когда надо было в такой морозище выйти на улицу – в лавочку или по соседству в гости к товарищу, – я снаряжался, как в серьезную экспедицию: надевал меховые штаны, заячьи чулки, поверх них оленьи торбаса[5], на себя накидывал двойную оленью рубашку (кухлянку) с огромным чепцом, отороченным вокруг лица волчьим хвостом, а руки прятал в чудесные белые рукавицы, сшитые из шкуры с оленьих ног – подарок одной юкагирки (среди юкагиров я кочевал близ реки Индигирки, недалеко от океана). И даже в таком одеянии верхоянский мороз сильно давал себя знать…
О приближении весны можно было догадываться уже в марте. Но не потому вовсе, что стало тепло – нет, выше 40–35 градусов мороза термометр не поднимался. О весне говорило лишь солнце – оно теперь раньше поднималось, позднее закатывалось, а главное – оно как-то ярче и победоноснее сияло. Нигде потом – ни под тропиками, ни на самом экваторе (а мне пришлось побывать и там) – не видел я такого торжественного, победного света!
Солнце
Высокие сапоги из оленьей шкуры.