Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг. Бенгт ЯнгфельдтЧитать онлайн книгу.
здесь, в прологе, читателя готовят к резким перепадам чувств, которыми пронизана вся поэма:
Хотите —
буду от мяса бешеный
– и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а – облако в штанах!
В первой части поэмы рассказывается о любви к молодой женщине, Марии, одним из прообразов которой послужила Мария Денисова. Ожидая ее в условленном месте, Маяковский чувствует, что “тихо, как больной с кровати, спрыгнул нерв”, вот уже “и новые два мечутся отчаянной чечеткой”, такой свирепой, что в гостиничном номере этажом ниже, где они должны встретиться, падает штукатурка.
Нервы —
большие,
маленькие,
многие! —
скачут бешеные,
и уже
у нервов подкашиваются ноги!
Когда Мария наконец появляется и объявляет, что выходит замуж за другого, поэт спокоен, “как пульс покойника”. Но это спокойствие вынужденное – кто-то другой внутри него стремится вырваться из тесного “я”. Он “прекрасно болен”, – то есть влюблен – у него “пожар сердца”. Подоспевших пожарных поэт предупреждает, что “на сердце горящее лезут в ласках”, и пытается сам тушить огонь “наслезнёнными бочками”. Когда у него не получается, он пытается вырваться из себя, опираясь о ребра, – “не выскочишь из сердца!” и не избавишься от вечной тоски по любимой: “Крик последний, – ты хоть – / о том, что горю, в столетия выстони!”
В следующей части настроение резко меняется: отчаявшийся поэт с горящим сердцем теперь выступает в роли футуристического бунтаря, который “над всем, что сделано”, ставит nihil:
Никогда
ничего не хочу читать.
Книги?
Что книги!
Поэты, которые “выкипячивают из любовей и соловьев какое-то варево”, принадлежат прошлому, теперь “улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать”. Только новые поэты, которые “сами творцы в горящем гимне – шуме фабрики и лаборатории”, способны воспевать современную жизнь, современный город. Но путь Маяковского тернист. Турне футуристов представлено как путь на Голгофу:
…и не было ни одного,
который
не кричал бы:
“Распни,
распни его!”
Поэтический дар Маяковского отвергается и обсмеивается современниками, как “длинный скабрезный анекдот”. Но будущее принадлежит ему, и в мессианском пророчестве он видит “идущего через горы времени, которого не видит никто”. Он видит, как приближается, “в терновом венце революций”, “который-то год”:[3]
И когда,
приход его
мятежом оглашая,
выйдете к спасителю —
вам я душу вытащу,
растопчу,
чтоб большая! —
и окровавленную дам, как знамя.
В третьей части развиваются все предыдущие темы, но мотив бунта становится
Эти строки первоначально были вычеркнуты цензурой. В неподцензурном издании 1918 г. Маяковский заменил “который-то” на “шестнадцатый”. Он хотел показать, что предсказывал революцию, но не хотел, чтобы пророчество выглядело подозрительно точным.