Шато. Жаклин ГолдисЧитать онлайн книгу.
я была маленькой, мой отец отказывался говорить дома по-французски. А мне хотелось выучить его. Мама пыталась убедить папу, но он был категоричен. Он хотел быть американцем, ассимилироваться. Пытался забыть прошлое. И я его понимаю, но всякий раз, когда я здесь, мне становится грустно. Я говорю по-французски не так хорошо, как ты или Дарси…
Я думаю не только о своих корнях, но и о своих детях, об их шатком положении в этом мире на фоне недавнего резкого роста антисемитизма. Я не делилась этим с подругами. Только с Дарси. Это слишком тяжело. Я не собиралась ничего скрывать от Бель, просто мне показалось, что сейчас неподходящее время для подобных разговоров.
Я перенеслась на пару месяцев назад, когда приехала забирать Лакса из школы. Он неуклюже пересек двор, направляясь ко мне, и мой взгляд сразу же остановился на ране на его нижней губе.
– Лакс, что случилось с твоей губой? – В руководстве по воспитанию детей должны предупреждать, как у родителя кровь застынет в жилах, когда он заподозрит, что кто-то причинил его ребенку вред. По сравнению с этим бегство от тигра можно назвать неторопливой загородной прогулкой.
– Они забрали мою цепочку, – тихо сказал он. Из моего общительного девятилетнего ребенка словно высосали жизненную силу.
– Забрали? – Речь шла о цепочке со звездой Давида, которую он просил на свой день рождения. Внезапно я почувствовала, что не в состоянии сделать вдох.
Мы – светские евреи, но каждую пятницу я готовлю халу. Мы читаем молитвы и благословляем детей, а Себ никогда не работает в шаббат – зная его, это большая уступка нам во имя соблюдения традиций. Я вспомнила, как застегивала цепочку на шее Лакса, и мы оба улыбнулись его отражению в зеркале. Лакс Якоб, мой милый мальчик, его второе имя – дань уважения дедушке, с которым мне так и не довелось встретиться. Тогда у меня мелькнула мысль: а безопасно ли отправлять моего ребенка в мир с еврейской символикой? Но я похоронила страх, потому что жить свободно и открыто называться евреями – это акт неповиновения всем тем, кто хотел бы повторить или отрицать Холокост.
– Да… на перемене. – Лакс опустил голову, и я видела только его милую макушку, его светлые волосы, зачесанные набок, как у его отца. – Они повалили меня на землю и сорвали ее с моей шеи. Они кричали, что евреи контролируют мир.
– Ты сказал учителям?! – Я пыталась сдержать свою ярость, но знала, что у меня ничего не получается. – Они… должны отстранить их от занятий! Вышвырнуть из школы! Как они смеют… как…
Лакс пожал плечами, опустил глаза.
– Все в порядке, мам. Я не хотел делать из мухи слона.
– Это не нормально! Это преступление на почве ненависти. Вот что это такое. Кто это сделал?
Лакс не ответил, просто посмотрел в сторону школы, а затем снова на меня.
– Мам, мы можем просто уйти?
Так мы и сделали, и я сжала сумочку так, что побелели костяшки пальцев. И воспоминания накатили на меня с новой силой – и о том, что пережил мой отец, и об ужасном мальчишке в старших классах, который ненавидел меня и шипел «жидовка» каждый раз, когда проходил мимо