Кигель Советского Союза. Юлия ВолкодавЧитать онлайн книгу.
обычный концерт в вечер по заявкам слушателей.
А «Взвейтесь кострами» подпевают, вот ведь удивительно! И откуда-то знают слова. Дети, никогда не стоявшие на пионерской линейке перед поднятым знаменем, поют вместе с ним. Андрей Иванович улыбается ещё шире. Он почти всегда улыбается, когда поёт. Так требует русская вокальная школа, полуулыбка открывает верхний регистр, звук становится больше, сильнее, объёмнее. Забавное получается сочетание: серьёзные глаза, тяжёлый взгляд и улыбка. Но это сочетание тоже стало визитной карточкой Кигеля.
– Спасибо, ребята! – Он снова делает лёгкий поклон. – А теперь я хочу пригласить на сцену прекрасную молодую певицу Нателлу.
Кигель доходит до кулис, берёт за руку Нателлу и ведёт к микрофонам. Нателла не слепая, слабовидящая. Но в ярком свете прожекторов, бьющих в глаза, и с нормальным зрением чувствуешь себя не слишком уверено. Алик играет вступление «Вечной любви», и Кигелю приходится призвать на помощь весь свой актёрский арсенал, чтобы изображать хоть какое-то подобие любви, пусть даже абстрактной и вечной, стоя на сцене с угловатым, хрупким подростком в белом платье, из которого торчат острые плечи, и тёмных очках. Нет, всё-таки, выбирая между песнями о любви к родине и любви к женщине, он всегда отдавал предпочтение первым. И звучали они у него гораздо органичнее. А это, прости господи, педофилия какая-то. Это вон по Лёнькиной части с юными дивами на сцене чувства изображать.
***
Вопрос поиска собственного репертуара остро встал перед Андреем на втором курсе. После триумфальных «ёлок» в коридорах института бродили легенды о потрясающе работоспособном и очень харизматичном парне, который чуть ли не в одиночку вытянул новогодние концерты. Вскоре Андрея начали звать на все студенческие мероприятия подряд: шефские выступления, капустники и огоньки. Восьмое марта или Первое мая, День строителя и День учителя – неважно. В Академии Гнесиных все, от комсорга до ректора, знали, кто без лишних уговоров споёт «Мы говорим „партия“, подразумеваем Ленин» и прочую программную чушь, от которой воротили нос будущие академические певцы. Преподаватели, правда, тоже нос воротили. И культмассовый энтузиазм студента Кигеля одобряли далеко не все.
– Вы, Андрей, я вижу, активно нарабатываете сценический опыт, – выговаривал ему на экзамене по истории музыки седой профессор Терентьев. – Это прекрасно. Но не кажется ли вам, что, прежде чем выплеснуть что-то на зрителя со сцены, нужно что-то накопить? Вы, Кигель, вероятно, полагаете, что вы некий светоч, который должен одаривать всех искусством? Но я вас, увы, разочарую. Искусство не в вас, оно вокруг. И без определённого уровня культуры и суммы накопленных знаний то, чем вы будете со сцены фонтанировать, вряд ли можно считать приятной субстанцией.
Озадаченный Андрей смотрел на профессора, на «неуд», который из чистой вредности (ведь ответил же он на два дополнительных вопроса из пяти!) выводил тот в ведомости, и думал сразу о двух вещах: о повышенной