Повесть о любви и тьме. Амос ОзЧитать онлайн книгу.
а также господина Агнона, который жил прямо напротив дяди Иосефа в Тальпиоте. Но, как мне представляется, большой дружбы между ними не было.
Арктически холодная вежливость воцарялась в переулке, если случалось встретиться этим двоим, – профессор Клаузнер и господин Агнон приподнимали чуть-чуть свои шляпы, удостаивали друг друга легким поклоном и при этом наверняка шепотом желали друг другу вечного пребывания в пропасти забвения. Дядя Иосеф не признавал Агнона значительным писателем, считая его произведения архаичными, провинциальными, напоминающими кокетливо-красивые и замысловатые рулады канторского пения.
Что же до господина Агнона, он, со своей стороны, таил мстительную обиду, ничего не забывая, пока наконец не нанизал дядю Иосефа на один из вертелов своей иронии в издевательски поданном образе профессора Бахлама из романа “Шира”. Дядя Иосеф умер еще до появления романа “Шира”, благодаря чему счастливо избежал душевных огорчений. А вот господин Агнон прожил долгие дни и годы, стал лауреатом Нобелевской премии по литературе, обрел мировую славу, но, несмотря на все это, обречен был сжать зубы и кисло улыбнуться, что, несомненно, произошло с ним в тот день, когда их переулку-тупичку, скромной улочке в квартале Тальпиот, было присвоено имя дяди Иосефа и она стала называться “улица Клаузнер”. С того дня и до самого дня смерти суждено ему было зваться писателем, господином Агноном с улицы Клаузнер.
И так до сих пор, словно назло, стоит дом-музей Агнона посреди улицы Клаузнер.
А вот дом Клаузнера был разрушен, его больше нет, и на его месте, к сожалению, построен просто многоквартирный дом, самый обыкновенный, ничем не примечательный – прямо напротив дома Агнона на улице Клаузнер.
8
Каждую вторую или третью субботу мы совершали паломничество в Тальпиот, на маленькую виллу дяди Иосефа и тети Ципоры. Примерно шесть-семь километров отделяли наш дом в квартале Керем Авраам от Тальпиота, отдаленного иерусалимского района. Он считался тогда в какой-то мере опасным: южнее кварталов Рехавия и Кирият Шмуэль, южнее ветряной мельницы в Мишкенот Шаананим лежали пространства чужого Иерусалима – Тальбие, Абу Тор, Катамон, Немецкая колония, Греческая колония и Бака. (Абу Тор, объяснил нам однажды учитель господин Ависар, назван так по имени одного героя, прозванного арабами “Отец-бык”; Тальбие был некогда владением человека, которого звали Талеб; Бака по-арабски значит “долина”, что же касается слова Катамон, то это искаженное арабское ката монс, что переводится с греческого как “рядом с монастырем”). А еще дальше на юг, за всеми этими чужими мирами, там за темными горами, на краю света, мерцали одинокие точки еврейских поселений – Макор Хаим, Тальпиот, Арнона и кибуц Рамат Рахель, почти соседствующий с окраинами Вифлеема. Из нашего Иерусалима нельзя было разглядеть квартал Тальпиот, виден был лишь маленький серый массив, запорошенные пылью кроны деревьев на вершине далекого холма. Однажды ночью сосед наш, инженер господин