Прошлое и пережитое. Владимир ИвановЧитать онлайн книгу.
хранила мел, тряпки для доски, чернила. Мне было доверено ходить за этим оборудованием для класса, а мне нравилось рассматривать бачок, неудержимо хотелось слить воду (но я боялся и не делал этого), волновал особый запах, совсем не свойственный нашим выгребным уборным.
Закон Божий преподавал отец Петр, пожилой священник, который не стеснялся, видимо, по бурсацкой привычке, ребят выдрать за уши, легонько стукнуть по шее линейкой. Он любил теребить свою полуседую бороду и если вырывал волосок, то обязательно вынимал из кармана бумажку и укладывал вырванный волосок к другим волоскам, видимо, добытым таким же образом.
Не осталось в памяти воспоминаний о сверстниках, ближайших соседей по дому в сверстниках, видимо, не было. Как тогда говорили, я «водился» с более старшими мальчиками.
Остался еще в памяти выпускной экзамен после третьего класса. Наверно, это был не экзамен, а какая-то проверка в присутствии инспектора. Им тогда был Николай Степанович Цыпленков. Я с ним потом встретился уже в более сознательном возрасте. Он был директором педагогического техникума. Для письменной работы было предложено описать картинку. Не помню в подробностях, что на ней было изображено, но хорошо помню, с каким увлечением я писал о нищем, которого прогнала собака и который остался без хлеба. Сочинение очень мне понравилось, до слезы, а потом надо мной смеялись до слезы, что вместо того, чтобы описать то, что я вижу, написал выдуманную мною историю, при этом на основе многих литературных произведений, которые я когда-то читал. Ничего не поделаешь, перестарался, но чувство огорчения, что старания мои не были поняты, сохранилось до зрелых лет. Рядом с нашей школой стояло двухэтажное хорошей стройки здание женской школы, в которую свозили всех девиц из зажиточных семей. Это было зрелищем, т. к. подкатывали обычно зимой розвальни, в которых барахталась, визжала и смеялась куча девчонок. Однако это продолжалось недолго, вскоре после начала империалистической войны школу перевели в женскую гимназию, а это здание переоборудовали в лазарет. Это была уже другая, большей частью печальная картина. В теплое время на обширную лужайку при школе выходили выздоравливающие, почему-то в основном пожилые бородатые мужчины, и веселья, конечно, никакого не было.
Началась империалистическая война. Мне было почти девять лет. Но запомнил я очень мало. К нашему владению примыкало большое владение Казначейства с фруктовым садом и лугом. На нем расположилась какая-то воинская часть с повозками. Через забор мы, ребята, с интересом наблюдали эту непонятную жизнь лагеря. Но у всех было общее стремление чем-то порадовать солдат. Ребята из дома тащили, кто что мог. Почему-то запомнились огурцы, которые мы совали под забор и которые солдаты с удовольствием хрупали.
Мне, наверно, было лет 12. Большим спросом у уходящих на войну пользовались чайники, кружки, ложки. Мать меня отправила в Ярославль. С помощью ее родственников у оптового торговца Коновалова было закуплено какое-то количество этого товара и упаковано в два мешка. С вечерним поездом меня отправили в Ростов,