Российский колокол № 2 (46) 2024. Литературно-художественный журналЧитать онлайн книгу.
ковра
Пародийный скетч на актуальную молодёжную прозу. Построение фраз, тон метафор, темы – элементы игры.
Он подошёл ко мне у шиномонтажа, когда я отдала машину похмыкавшим работягам. Помолчал, затем без насмешки спросил:
– Ну привет, Машка. Как узор?
Он уверенно нависал надо мной – плоский, заплетённый листвой, с большим алым цветком посередине. Тонкие переходы стёрлись, рисунок пожух, но это был он – ковёр из моего детства. Левым краем ковёр зажимал сигарету и курил в прожжённую дырку. От каждой затяжки немножко, как альвеолы, тлел ворс.
– Хочешь кофе? Поболтаем, пока мужики шаманят.
Ковёр начальственно шлёпнул рабочего.
– Можно, – неохотно согласилась я.
Мы сели на скамейку. Мне принесли кофе, ковёр продолжал курить. Я украдкой наблюдала за ним – выцветший, даже немного седой, ковёр не провисал, а слишком прямо держал осанку, будто хотел что-то мне доказать.
Я знала, о чём он спросит.
– У отца была?
– Нет, – призналась я.
– Причина?
– Сам знаешь.
Я до сих пор помню ту безразличную вьюгу. С окна тоскливо свисает полоса газеты. Твёрдая от мыла, она укоризненно целится в меня. Из щели дует, но маме некогда проклеить её: она опять поругалась с отцом. На кухне что-то грохает, и тогда я громче рассказываю о ковре своей кукле. Он кажется волшебной страной, где даже зимой цветут маковые поля. Бежевые завитки похожи на водопад или на добрую овечью шерсть. Если хлопнуть по ней, поднимется мягкая, невесомая пыль. Я считаю её пыльцой фей и собираю в коробочку.
Когда отворяется дверь, я с надеждой смотрю на отца. Он виновато улыбается и тянет за ковёр руку. Там неровность в стене: наш барак строили заключённые, и его несовершенство прикрывает полстина. Отец достаёт из тайника бутылку и смешно прикладывает палец к губам, будто у нас есть общий секрет. Однажды я поверила ему и спрятала за ковёр свою куклу. Мне хотелось, чтобы отец освободил её из пыльного паучьего плена. Бутылку я перепрятала за сервант.
Так меня впервые ударили.
– Батька есть батька, – философски вздохнул ковёр. – Ты думаешь, он меня не лупцевал? Да каждую весну ротанговой ракеткой! Живого места не было!
Для этой страны виктимблейминг был столь же привычен, как прошуршавший мимо целлофановый пакет. Я хмыкнула:
– Ты правда сравниваешь это с тем, что нас с мамой избивали до синяков?
– Всякий, делающий грех, творит беззаконие, – серьёзно ответил ковёр. – Что? Не одна ты книжки читала, писательница! Я три года на сессии к ковровщику хожу. Прошлое прорабатываю. Истирание ворса, выгорание… Когда батька бутылку искал, знаешь, где меня трогал? Особенно там, в темноте… Он трогал меня за колечки.
Ковёр съёжился, прозвенев горсткой ржавых колец. Среди них была парочка новеньких, золотых. Мне стало ясно: ковёр обладал собственной агентностью.
– Ты с мамкой рано из дома ушла, а я ведь с ним дальше жил. Он передо мной пил и плакал. Однажды нашёл коробку, куда ты пыль с меня собирала. Там ещё каракули твои были, как