Офирский скворец (сборник). Борис ЕвсеевЧитать онлайн книгу.
они себя там вели, – в сладком ужасе застыли на месте.
– Пут-тину – слава! Нам, дур-ракам, – конец! Зоос, придурки, зоос!
Хорошо, скворец поговорил и сник. А иначе не дожить бы ему до того дня, с которого и начинается наша история: так на скворца обиделся Петюня!
Денек мартовский, денек пока еще не весенний, тающая льдинкой на губе долгая московская зима, крики гусей, пар над водой… Радость, радость!
– Видишь того скворца? Пальцем не тычь – а? Заказ на него поступил. Так ты вечером на грудь не принимай: будем выдергивать из скворушки перушки.
– И че потом?
– Суп с котом.
Двое охламонов небольшого росточка, оба, как те грибы-крепыши, крепко притиснутые ошляпленными головами к закругленным плечам, – толкнув друг друга выпяченными животами, разошлись в разные стороны.
Тихо взвизгнули, стукнувшись лбами, слабонервные дети, заокала привезенная откуда-то с Северов нянька в охристом платке: «Ой, лишенько мое лихо, лихо мое поморское…» – день подрос, сухо хрустнул костьми и побежал по Москве, сперва на четырех лапах, затем, как белый медведь, встал на две, дорос до неба, выпустил изо рта несколько круглых, прозрачных туч и лишь затем стал опадать, гаснуть.
Уже после заката, трижды прозвенев мелодичной велосипедной трелью, снова заговорил скворец:
– Р-р-раздатчик сволочь. Дайте спирту! И з-занюхать. Скор-рей! Мне дур-рно. Пут-тин – эт-то верняк! Царство Офир-р! Офир-рская земля!
Никто скворца не понял, и он, захлебнувшись руганью, стих.
Офирская земля после некоторых умственных запуток была признана Россией: образца XXI века, 014 года, марта месяца. Крики скворца напомнили о чем-то важном, стронули с места сырой и необмерный пласт памяти, а откуда этот пласт взялся – шут его знает!
Володя Человеев, представитель московской богемы и один из последних в тот полузимний вечер посетителей зоопарка, задумался.
Постояв, нехотя тронулся к выходу.
Володя шел к выходу в лаковых, с фиолетовым отливом штиблетах и словно под сурдинку бормотал: «Офирская земля… Царство Офир… Что бы это по-настоящему значило? Конечно, если майна кричит про Офир по-русски, то это – что-то близлежащее, птичьим умом вполне осягаемое…»
Мимо Володи прошмыгнули два упыренка, тесно накачанных спертым воздухом страсти. Упыренками Володя звал всех не богемных жителей столицы старше сорока. Упыренки сгинули, и Человееву захотелось углубиться в свои, а потом в чужие мысли. Но ничего своего в голове в тот час не отыскалось. А из чужого вспомнилось одно лишь: «Не сеют, в житницы не собирают, а сыты бывают…»
«У кого бы про Офирское царство спросить?»
Ответа не было.
Тогда Володя стал думать про желанное и утешительное: про вечерний ресторан, про то, что молодость – ужористая штука, что ему только тридцать с хвостиком, что он не бедняк, а, скорей, богач, что кроме лаковых штиблет на ногах – на плечах у него кашемировое, легкое, как пух, но и теплое пальто, а на голове четырехклинная, ловко скроенная и до помутнения ума прикидистая конфедератка.
Тут