Роковые женщины советского кино. Федор РаззаковЧитать онлайн книгу.
дочка, он ей все разрешает, она такой тиран с детства, но я не хочу в ней это давить. Во мне мою личность давили с раннего детства, а я все хорошо помню. Настя сильная личность, иногда это действует на нервы, но пусть развивается, почему нет?..
Митя говорит на трех языках без акцента, у него сильная русская база. Настя говорит по-русски хорошо, но с акцентом, а понимает больше, чем способна сказать. Я с ней занимаюсь, каждый вечер читаю Пушкина. Я так считаю: пусть не все слова ей понятны, но через магию русской речи она многое впитает. Благодаря тому, что мы много путешествуем, дети знают, что такое Европа, европейская культура…
Американский тип жизни совершенно сумасшедший. Не могу понять почему. У нас у всех разный режим. Митя встает в шесть утра, школа очень хорошая, но далеко, в Санта-Монике. За ним, к счастью, приезжают. Увы, я соответствовать этому режиму не в состоянии. Я ложусь очень поздно, потому что единственное время, когда я могу сконцентрироваться несколько часов на себе, – наступает после того, как дети легли спать, это ночь. Днем – профессиональные дела, неизбежные деловые встречи, или, как говорят здесь, пати, которые я ненавижу, но – надо: это как работа. Макс, натура творчески бурная, тоже требует много времени. С ним безумно интересно, но и трудно. Да и ему со мной нелегко. Ему памятник надо поставить – десять лет прожить со мной!
Я догадываюсь, что многим хотелось бы прочитать, как утром я выхожу в роскошном халате к бассейну, вокруг бегают собаки и прислуга… Это – миф, и я не знаю, кто так живет…»
Между тем в августе 2000 года Максимилиан Шелл едва не умер. Дело было в Риге, где его сразил внезапный приступ панкреатита. В семь часов вечера Андрейченко срочно вызвали в больницу. Там ее встретили врачи, которые заявили, что у ее мужа начался отек, что необходимо хирургическое вмешательство. А она знала, что у него диабет, что его ни в коем случае нельзя вот так наскоро оперировать. Но врачи торопят, кричат: «Принимайте же решение, время идет!» Тогда Андрейченко отправилась к мужу в реанимацию. А он лежит без сознания, ни на что не реагирует. Тем не менее она стала с ним советоваться: «Макс, ты меня слышишь? Они хотят тебя оперировать. Скажи мне, что ты хочешь?»
Шелл вдруг очнулся и прошептал: «Домой, в Мюнхен». Андрейченко вышла к врачам и объявила волю мужа. На нее посмотрели как на идиотку: «Вы кого слушаете? Что он может решать?» Но она была непреклонна. Короче, Наташа организовала самолет, и в полвторого ночи Шелл улетел в Германию. А она осталась в Риге, поскольку у нее не было визы. Прилетев позже в Мюнхен, она два месяца каждый день ходила к мужу в реанимацию.
«Его нельзя было сразу оперировать. Поэтому Макса сначала вылечили, а потом уже прооперировали. Я сидела в реанимации часами, хотя это было запрещено. Он не мог говорить, у него были закрыты глаза, температура держалась под сорок. Но он знал, чувствовал, что я с ним. И это ему помогало. Как-то подходит ко мне один злодей, по-другому его не назову, хотя он и врач, даже профессор. Стал на меня кричать: «Ну что вы здесь сидите? Вы же всем мешаете.