Сказания о недосказанном. Том III. Николай Иванович ГолобоковЧитать онлайн книгу.
приходи, посмотри сколько я до вечера сделаю, сколько руды накарячил? Горы, а то суёть, суёть. Сунул бы я, твою мать, вреднюшшая. А счас какие, мужики, всякие, чезлые, пошли…
– Была раньше у нас – куукла дявчёнка. Красивишшая. Косыыы. Вскочить на завалинку, а снег, зима, она босиком, ноги красныии, а морда горить. И хуш бы што, нихрена не болели. Но красивая была, хош и малолетка.
– Выросла, выдурилась, а за дурака вышла, чаво? Парней да мужиков не было опосля войны. Потом в город уехала, красивишшая.
– А щас таких красивых нетути.
– Ну ето, Вятюш, наливай по капочке, а ты, Голова, не спяши, чего молотишь?
Так он величал своего зятя, берёг его и не давал закусывать после вливаний горячительного или кислого, домашнего.
– Не нада столько жрать, всплывёть! Ты знаешь, потом мутить, когда нажрёсси, давить на жалудок. Мутиить… Ооой.
– Даа.
– Так ето, бегаить эта кукла по снегу, я выскочу, за руку её заташшу в дом, ручки холоднишшые… Отдам её матери, на, свою Устиночку. Береги её. Пропадёть. А их таам…Много было, одним больше, одним меньше, не заглядывали им под хвост. Не сюсюкали. Ах, ты моя малинькия, ах, ах.
– И были вон какие. А Устиночка звали всех девок. Дед был Устин. Так все у дяревни. Дед Устин, дед Устин.
– Детей много. А никто не помёр с голоду.
– Даа, пухлые ходили, но не помёр ни хто, у деда Устина. В ход шло всё, что можно было жавать. И, проехало. Выжили, не помёрли.
– А дед Устин помёр. Ну помёр, да помёр, и хер с им. Старый. Да ишшо не совсем старый был. С чаво бы ето?
– Потом бабы пошли мыть его. Худ был и не просто худ. Тошшый был как палка. Дык, ето, жирнишшых тогда и не было.
– Ну, ето, бабы его раздевать. А штаны не сымуть. Никак. Галифе было, ну, чаво, чаво, не мешай. Резать жалко, штаны хоть и галифе, вроде военные, а всё равно ребятишкам старшим перешили бы. Ну, уж бабы знают толк, тихонько ножнями, ножнями, по шву распороли. И…иии, мать ттвою, ноги опухшии.
С голоду значит, а на ногах сумочки, как кисеты для махорки, а тааам… тааам – золотооо…
– Ттвою мать, сдохнуть с голодухи, а золото в штанах.
– Дак можно было и зярно, купить и макуху, ай – ай…Ттвою мать.
– Жлоб он и есть жлоб.
– Издох, не сжалился, сука, ни детей ни внуков. Никого не жалел.
– Сдох, падала. Не берёг, сука, семью, так и сам, да хер с им!!!
– А мы, когда ходили к реке, он всегда саблю носил, такая махонькяя, кавалерийская, так он, ей лягушек, и шерепашек, поддевал, и на костёр, боялся, падла, что золото заберуть… Ограбють, а и никто не знал. Он и конопи жрал, посеяны были конопя, он их ел как корова. Так корова хоть молоко давала, а этот! Жлоб. Жадюга!
– Чаво жадюга. А спроси яво. Чаво, чаво. Дурак. В гробе то не оставють, не положуть ему. А в ями, только доски и четыре гвоздика. Без шляпок. Гвозди то дорогие были. Рубили проволоку. Вот яму и без шляпок заколотили. Остался без галифе и без золота…
– Дык, ето. Забивали гроб. Два гвоздя. Пожалели, неет ему, гаду, жадному. Жалко такому и таких, рубленых гвоздей.
– На такого, гвозди