Свечи на ветру. Григорий КановичЧитать онлайн книгу.

      Вечером того же дня к нам пожаловал сам господин Дамский. Он был стар, как дед, но держался молодцевато, не горбился, да и от его морщин приятно пахло одеколоном. На нем был старый, хорошо ухоженный костюм в полоску. Из верхнего кармана торчал белый носовой платок, в который Дамский никогда не сморкался. Для сморкания у него имелся другой платок, но и его парикмахер вытаскивал, как фокусник, легко и изящно, двумя пальцами с накрашенными ногтями. Аккуратно подстриженные и нафабренные усы делали толстую губу Дамского похожей на платяную щетку.

      – А мы о вас сегодня говорили, – радушно встретила его бабушка, порозовев от радости.

      – Плохое? – напыжился Дамский и поскреб накрашенными ногтями усы.

      – Кто же может говорить о вас плохое? – заверещала старуха. – Весь день я вас расхваливала внуку.

      Положим, расхваливала она его не весь день, – бабушка на похвалы день никогда не потратит. На проклятие – такое еще могло случиться. Но ей сегодня во что бы то ни стало надо было подольститься и задобрить Дамского, чтоб он не отказался взять меня в учение. Попасть к такому мастеру, как Дамский, – честь немалая. Два года он прожил в Париже, хотя по-французски знал всего три слова: «Постричь?», «Побрить?», «Спасибо».

      – Слышал, сына навестить решили? – сказал Дамский и снял с пиджака упавшую гусиную пушинку.

      – Что вы! – замахала руками бабушка. – Мне просто надо кое-кого из родственников повидать, – бойко лгала старуха. – Брат у меня в городе и сестра.

      Не было у бабушки ни братьев, ни сестер. Она их придумала, чтобы Дамский, не дай Бог, не подумал ничего дурного.

      – Раз уж вы едете в город, почему бы и не навестить сына? – поправляя замусоленную бабочку на шее, сказал Дамский. – Мне, например, в принципе нравятся революционеры.

      – Кто, кто? – опешила бабушка.

      – Ре-во-лю-цио-не-ры!.. Проще говоря, бунтовщики. Правда, у каждого бунта есть один большой недостаток.

      Бабушка внимала каждому слову парикмахера, почти окаменев.

      – Во время бунта, если он длится долго, населению некогда стричься и бриться. Одни, те, кого бьют и свергают, сидят дома и носа на улицу не высовывают. Другие, те, что бьют и свергают, думают о чем угодно: о человечестве… о будущем… о новом правительстве, только не о своей наружности.

      – Господин Дамский, – очнулась бабушка от боязливого почтения. – Я хотела просить вас о величайшей милости.

      – Я, честно говоря, тоже пришел с прошением. – Парикмахер вынул из верхнего кармана носовой платок и обмахнулся.

      – Тогда просите вы первый, – просияла старуха.

      – Нет, вы.

      – Нет, вы, – не уступала старуха.

      – Как говорят в Париже, даме первенство.

      – Господин Дамский, – выпалила бабушка, – не возьмете ли в учение моего внука? Мой Даниил прямо-таки мечтает стать