«Мой лучший друг товарищ Сталин». Эдвард РадзинскийЧитать онлайн книгу.
раз стиранную. Напялил на голову кожаную коричневую кепку, на руки – кожаные коричневые перчатки с огромными крагами выше локтя и такой же коричневый фартук, закрывающий брюки (я вспомнил, где видел подобный маскарад – при забое баранов). Он засмеялся и сказал:
– Ну, с Богом!
И пошел.
Я подумал: когда он станет кончать меня, последним, что я увижу на земле, будут вот эти краги, фартук и морда в кепке.
Ночь я провел в кабинете… Я слышал топот ног по коридору. Опять наступала тишина, и опять топот… Всю ночь выносили трупы. Через заднюю дверь тюрьмы несли во двор и складывали в крытые грузовики.
Грузовиков было несколько. Наполнив кузов, везли в лес, в окрестности села… Название его, если не путаю, – Медное.
Это место выбирал Блохин. Хвалился, что выбрал удачно – вокруг стояли дачи НКВД и территория хорошо охранялась.
Блохин также привез сюда двух экскаваторщиков, которые, не разгибаясь, трудились всю ночь – рыли траншеи. Туда и бросали тела. Помню, что расстреливали из немецких новеньких «вальтеров»…
И меня до сих пор мучает мысль: не был ли расстрел польских офицеров в наших лагерях совместной с немцами акцией по уничтожению верхушки польского государства? Не потому ли она совпала с акцией Франка по уничтожению «руководящего слоя» поляков? И не потому ли в сорок третьем году немцы так легко нашли наше тайное захоронение расстрелянных в глухом Катынском лесу?
Утром, успешно закончив дело, Блохин вернулся в кабинет начальника управления, где я спал (точнее, не спал – всю ночь ворочался) на диване.
В кабинете был рукомойник. Он снял гимнастерку и, фырча, стал весело обливаться водой до пояса.
Потом долго обтирался, вернее, обмывался тройным одеколоном.
– Иначе нельзя, провоняешь порохом и, главное, кровью. У крови – сильный запах. Идешь, плохо вымывшись, собаки от тебя на улице с ужасом шарахаются. Я фартук и краги дома не держу.
Вправду, стоять с ним рядом было нестерпимо – так пахло от него этим одеколоном и еще чем-то… резким, ужасным.
…Потом все расстрельщики собрались в кабинете и пили долго и смертно.
Когда я вернулся в Москву, Коба сказал:
– С Блохиным встретился? Полезный, дельный мужик. Он у Ягоды, Григория (Зиновьева) и Ежова в большом доверии был. Мне Лаврентий на него донос принес. Я велел оставить его в покое, он добросовестно выполняет свою нелегкую, черную работу. В ответ на доверие обещал Лаврентию «еще крепче трудиться над уничтожением врагов». Вот и трудится, – и добавил как-то ласково: – Думаешь, и сам увидишь его работу? – Засмеялся. – Знаю, думаешь!..
Больше туда я не ездил. Но Блохин трудился две недели…
В Харькове расстреливали, как и в Калинине, во внутренней тюрьме НКВД, куда поляков доставляли с вокзала в воронках. Их также закопали недалеко от дач работников НКВД, в полутора километрах от села Пятихатки.
Именно