Приложение к «Несвоевременным мыслям». Максим ГорькийЧитать онлайн книгу.
хуже, более взволнованной.
Поговорив еще две-три минуты, она встает, милостиво кивнув мне головою, и легкой походкой женщины, любящей танцы, идет к двери, бросая на ходу:
– Как жестоки люди, если подумать.
Мне хочется сказать ей:
«Вы несколько опоздали подумать об этом».
Но я молчу, огромным напряжением воли скрывая тоскливое бешенство.
Остановясь в двери, красиво повернув шею, она говорит через плечо:
– Но что же будет с моими родными, близкими, когда мое имя опубликуют? Вы подумайте!
– Почему же вы сами не подумали об этом?
– Но кто же мог предполагать, что случится революция? – восклицает она. – Итак, у вас ничего нет для меня?
Я говорю негромко:
– Для вас – ничего.
Ушла.
Я знал Гуровича, Азефа, Серебрякову и еще множество предателей: из списков их, опубликованных недавно, более десятка были моими знакомыми, они звали меня «товарищ», я верил им, разумеется. Когда одно за другим вскрывались их имена, я чувствовал, как кто-то безжалостно-злой иронически плюет в сердце мне. Это – одна из самых гнусных насмешек над моей верой в человека.
Но самое страшное преступление – преступление ребенка.
Когда эта женщина ушла, я подумал с тупым спокойствием отчаяния:
«А не пора ли мне застрелиться?»
Через два или три дня она снова явилась, одетая в черное, еще более элегантно. В траурном она взрослее, ее милое, свежее лицо – солиднее, строже. Она, видимо, любит цветные камни, ее кофточка заколота брошью из алмандинов, на шее, на золотой цепочке, висит крупный плавленый рубин.
– Я понимаю, что противна вам, – говорит она, – но мне не с кем посоветоваться, кроме вас. Я привыкла верить вам, мне казалось, что вы любите людей даже грешных, но вы – такой сухой, черствый… странно!
– Да, странно, – повторяю я и смеюсь, думая о том, как бесстыдно жизнь насилует людей. И чувствую себя виноватым в чем-то пред этой женщиной. В чем? Не понимаю.
Она рассказывает, что есть человек, готовый обвенчаться с нею.
– Он – пожилой, пожалуй, даже старик, но – что же делать? Ведь, если я переменю фамилию, меня уже не будет.
И улыбаясь, почти весело, она повторяет:
– Меня не будет такой, какова я сейчас, да?
Хочется сказать:
«Сударыня! Даже если земля начнет разрушаться, пылью разлетаясь в пространстве, и все люди обезумеют от ужаса, я полагаю, что вы все-таки останетесь такой, какова есть. И если на землю чудом воли нашей снизойдут мир, любовь, неизведанное нами счастье, – я думаю, вы тоже останетесь сама собою».
Но говорить с нею – бесполезно, – она слишком крепко уверена в том, что красивой женщине все прощается.
Я говорю:
– Если вы думаете, что это поможет вам…
– Ах, я не знаю, что мне думать. Я просто – боюсь.
Она говорит капризно, все тем же тоном ребенка, который нашалил и хочет, чтоб о его шалости забыли.
Я молчу.
Тогда она говорит:
– Вы можете быть