Отрывки из воспоминаний – своих и чужих. Иван ТургеневЧитать онлайн книгу.
приют и призрение, а потом попросил послать за священником; ибо смерть пришла к нему – он ее видел – и ему надо всех простить и себя обелить. «Как же ты ее видел? – пробормотал изумленный» Алексей Сергеич, в первый раз услыхав от него связную речь. – Какова она из себя? С косою, что ли?» – «Нет, – отвечал князь Л., – старушка простенькая, в кофте – только на лбу глаз один, а глазу тому и веку нет». И на другой день князь Л. действительно скончался, совершив всё должное и простившись со всеми, вразумительно и умиленно. «Вот так и я умру», – замечая, бывало, Алексей Сергеич. И точно: нечто подобное с ним случилось – о чем после.
А теперь возвратимся к прежнему. С соседями, я уже сказал, Алексей Сергеич не водился; и они его недолюбливали, называли его чудаком, гордецом, пересмешником и даже не признающим властей мартинистом, не понимая, конечно, значения этого последнего слова. До некоторой степени соседи были правы: Алексей Сергеич чуть не семьдесят лет сряду прожил в своем Суходоле, не имея почти никаких сношений с предержащими властями, с начальством и судом. «Суд для разбойника, команда для солдата, – говаривал он, – а я, слава богу, не разбойник и не солдат». Чудаковат был точно Алексей Сергеич, но душа в нем была не из мелких. Порасскажу кое-что о нем.
Доподлинно я никогда не знал, какие были его политические мнения – если только можно применить к нему такое новейшее выражение; но, по-своему, он был аристократ – скорей аристократ, чем барин. Не раз он сожалел о том, что бог не дал ему сына-наследника «в честь роду, в продолжение фамилии». У него в кабинете висело на стене родословное дерево Телегиных, очень ветвистое, со множеством кружков в виде яблоков, в золотой раме. «Мы, Телегины, – говорил он, – род исконный, извечный; сколько нас, Телегиных, ни было, – по прихожим мы не таскались, хребта не гнули, по рундучкам ног не отстаивали, по судам не кормились, жалованного не нашивали, к Москве не тянули, в Питере не кляузничали; сиднями сидели, каждый на своей чети, свой человек, на своей земле… гнездари, сударь, домовитые! Я сам хоть и в гвардии служил – да, спасибо, недолго». Алексей Сергеич предпочитал старое время. «Вольнее было тогда, благообразнее, по чести тебе доложу! – а с тысяща восемьсотого года (почему именно с этого года? – он не объяснял) пошла, братец ты мой, эта военщина, солдатчина пошла. Надели себе на голову господа военные какие-то там салтаны из петушиных хвостов – и сами петухам уподобились; шею затянули туго-натуго… хрипят, глаза таращат – да и как не хрипеть? Надысь ко мне полицейский капрал какой-то наехал: «Я, мол, до вас, ваше благородие… (вишь, чем удивить вздумал!., я и сам знаю, что рожден благо…) имею до вас дело». А я ему: «Сударь почтенный, ты сперва крючки-то на воротнике расстегни. А то, помилуй бог, чихнешь! Ах, что с тобою будет! Что с тобою будет! Лопнешь ты, как гриб-дождевик… А я отвечай!» И пьют же они, эти военные господа, – о-го-го! Я им всё больше цимлянского велю подавать; потому – им что цимлянское, что понтак – всё едино; гладко,