Любовь куклы. Дмитрий Мамин-СибирякЧитать онлайн книгу.
сахарным колером с гвоздикой…
Вредный человек по военному круто повернулся на каблуках и зашагал к себе на палубу, а Егорушка подмигнул своими единственным оком брату Павлину и проговорил:
– Видел?
– Что-же, человек, как человек… Уважает простую пищу. Давеча утром чай пил с ситным…
– То да не то… расе он не понимает, что такое буфет на пароходе? Оченно хорошо понимает… А вот ежели медные кастрюли плохо лежат да повар ворон считает – ну, тогда и поминай, как звали.
– Вы это напрасно…
– Я?!.. Ого! Достаточно насмотрелись на тому подобных лишенных столицы… Скажите, пожалуйста, вареной картошки захотел и размазни?!.. Видалис и даже вполне таких фруктов и вполне можем их понимать-с. Картошка… размазня…
Егорушка серьезно рассердился и даже начал плевать.
«Он», по-видимому, ничего не подозревал и спросил себе прибор для чая. Третьеклассный оффициант в грязной ситцевой рубахе и засаленном пиджаке подал чайник с кипятком и грязный стакан. «Он» брезгливо поморщился, не торопясь, достал из узелка полотенце и привел стакан в надлежащий вид. Из свертка выпал при этом узенький желтоватый конверт, на котором тонким женским почерком было написано: Михаилу Петровичу Половецкому. Он поднял его, пробежал лежавшее в нем письмо, разорвал и бросил в воду.
– Михаил Петрович Половецкий… – повторил он про себя свое имя и горько улыбнулся. – Нет больше Михаила Петровича…
Он мысленно еще раз перечитал строки брошенного женского письма, где каждая буква лгала… Да, ложь и ложь, бесконечная женская ложь, тонкая, как паутина, и, как паутина, льнущая ко всему. А он так хорошо чувствовал себя именно потому, что ушел от этой лжи и переживал блаженное ощущение свободы, как больной, который встал с постели. Будет, довольно… Прошлое умерло.
– Да, хорошо… – подумал вслух Половецкий, глядя на убегавший берег реки. – Хорошо потому, что ничего не нужно.
Ни сама р. Камчужная, ни её берега никаких особенных красот не представляли, но Половецкому все теперь казалось в каком-то особенном освещении, точно он видел эту бледную красками и линиями русскую северную природу в первый раз. Да, он любовался красотами Капри, венецианских лагун, альпийских ледников, прибоем Атлантического океана, а своей родной природы не существовало. А ведь она чудно хороша, если хорошенько всмотреться, она – широкий масштаб, по которому выстроилась русская душа. Что может быть лучше этих бледных акварельных тонов северной зелени, этих мягких, ласкающих линий и контуров, этого бледно-голубого неба? О, как он отлично все это понимал и чувствовал, и любил именно сейчас… Ему делалось даже жаль ехавших в первом классе пассажиров, которые так равнодушно относились к окружавшему их пейзажу.
Это созерцательное настроение было прервано громким хохотом Егорушки, который хлопал себя по ляжкам и раскачивался всем корпусом.
– Да не игумен-ли… а? – повторял он, задыхаясь. Брат Павлин сконфуженно улыбался.
Половецкий подошел к нам и спросил, в чем дело.
– Нет, пусть он сам расскажет… – отвечал солдат, продолжая хохотать. –