Баязет. Валентин ПикульЧитать онлайн книгу.
ворвались в аул, и турецкий отряд повернул в горы, саданув лишь для острастки пачку выстрелов…
– По буйволу возьмем! – сказал Трехжонный, крутясь на своем жеребце по площади. – Так и знайте: за вашу подлость – по буйволу. С каждого дыма!..
– Во, ханье поганое! – высморкался в кулак Дениска, вытирая ладонь о лохматую гриву своего Беса. – Под западню хотели подвести нашего брата? И никакой хультуры…
В гневе он подскочил к сакле старейшины аула, хватил шашкой по мертвым окнам; дзинь, – полетели стекла, и еще раз – дзинь! Болталось тряпье на веревке, и веревку срезал Дениска; потом ведро пустое подцепил на шашку, вскинул кверху – звяк, и разрубил его на лету…
– Ожогин! – крикнул Карабанов, тяжело дыша от волнения. – Перестань. Вот ты у меня сейчас нагайки тоже схлопочешь… не хуже турка!
– А што, ваше благородье, – обиделся казак. – Уже и пошалить нельзя… Попадись мы им, так наших-то голов сколько бы покатилось?..
На рассвете (чужой рассвет, он призрачный и жуткий) всадники поднялись на высокую гору. Перед ними, рассеченный надвое узкой рекою, разбросанный среди скал и садов, открылся затаенный турецкий город. Дома лепились по уступам, так что крыша одного была двором дома соседнего, и уже паслись на крышах козы, но вокруг стояла тишина, и цветные мечети величаво вперяли столбы минаретов в чистое утреннее небо.
– Вон и крепость сама, ваше благородие, – подсказал урядник. – Видите, по-над городом стоит… Балкончики-то ишо висят над речкой…
Карабанов опустил бинокль:
– Что же будем делать?
– Городишко брать сейчас надобно, – посоветовал Трехжонный. – Пока народец ихний не проснулся. А коли потом въедешь, так людишки выпрут на улицы, где и двум собакам без драки не разойтись, – тогда сотне, ваше благородие, идти в строю тесно будет.
Карабанов нервно крутился в седле:
– Спроси казаков, урядник, что они думают?
Трехжонный повернулся в седле, засмеялся:
– Станишные, его благородие знать хочет: не жалко ли вам невестушек да лапушек своих ненаглядных?
– Куды там, – резво подмахал Дениска, как всегда кстати. – Ежели трусить, так невеста в девках помрет.
– А ежели и убьют меня, – закончил старый Егорыч, – так слава те, господи, хоть со своей язвой развяжусь…
В полной тишине, выровняв пики и гордо подбоченясь, въехала сотня в пустынный город. Ветви деревьев хлестали по лицам. Звенели струи родниковой воды, падавшие с гор в каменные корыта. Бродячие собаки, спавшие в пыли посреди дороги, лениво вставали, уступая коннице.
Но всем своим существом, всей спиною, грудью и затылком Карабанов чувствовал, как из каждой щели за ними следят чьи-то недобрые глаза. И эти невидимые взгляды казались ему страшнее винтовочных выстрелов.
А тишина давила, было в ней что-то нехорошее и мучительное, и, чтобы разрушить ее одним разом, поручик сказал:
– Братцы, давайте песню!
– Какую? Мы могим.
– Самую громкую, – ответил Карабанов.
Восточный