Полет шмеля над морем. Валентин ПикульЧитать онлайн книгу.

      Авраам Линкольн – рост 193 см, тело страшной худобы, лицо словно вырублено из дерева, руки и ноги длины непомерной. Юмористы писали, что президент является отпрыском счастливого брака портового крана со старой ветряной мельницей; впрочем, как отмечалось в газетах, он здорово похорошел после того, как переболел оспой. На митингах Линкольн охотно отвечал на любые вопросы своих избирателей.

      – Какой длины должны быть ноги у нормального человека?

      – Чтобы касаться ими земли, – следовал ответ.

      – Неужели президент сам чистит себе ботинки?

      – А кому же еще он должен чистить ботинки?

      – Авраам, завтра я зайду к тебе в Белый дом!

      – Заходи, ты долго там не задержишься…

      Объявив войну рабству в Южных штатах, Линкольн вызвал ненависть королевской Англии, помогавшей рабовладельцам. Наполеон III уже начал интервенцию в Мексике, Линкольн постоянно ощущал угрозу вмешательства Лондона и Парижа. Тогда он лично обратился к русскому канцлеру А. М. Горчакову; письмо президента к князю не уцелело, зато сохранились слова, которые Горчаков просил передать Линкольну через его посла:

      – Ваша страна еще только появилась на свет, когда русские стали у вашего изголовья, как ангелы-хранители, во времена первого президента Вашингтона. Нам не нужны Северные и Южные штаты – нас устроят только Соединенные Штаты Америки!

      Американским послом в Петербурге был тогда поэт Байярд Тэйлор, известивший Линкольна: “Спокойный убежденный тон, каким говорил князь Горчаков, произвел на меня впечатление, что его словам можно верить”. Линкольн с надеждой взирал на Россию, где жил народ по размаху души чем-то сродни американскому, а рассказы о просторах России напоминали президенту, бывшему лесорубу, его блуждания в прериях Дикого Запада. Когда все страны от Вашингтона отвернулись, а дела на фронте складывались неудачно, Линкольн решил опереться на традиции давней дружбы США и России… Он не ошибся в этом!

      В петербургской газете “Голос” скоро появилась статья некоего “К”, который оповещал русскую публику, что война с Англией неминуема и потому русский флот надо загодя вывести в океаны, где он мог бы вести крейсерскую войну с англичанами и французами. Этот загадочный “К” даже указывал места базирования русских эскадр – Нью-Йорк и Сан-Франциско; опираясь на эти базы, флот России способен оказать моральную и военную поддержку американцам. Князь Горчаков ознакомился с этой статьей, взвесил все обстоятельства:

      – Я терпеть не могу морской качки с порцией рома, но эта бредовая, казалось бы, идея начинает мне нравиться!

      Его вызвал к себе Александр II; в кабинете царя уже сидел рослый капитан-лейтенант лет тридцати, не больше.

      – Это и есть тот самый “К”, что смутил спокойствие политиков мира, – сказал император. – Познакомьтесь: Николай Васильевич Копытов, командир фрегата “Пересвет”…

      Затем император спросил: что слышно из Англии?

      – Лондон уже переправил войска в Канаду. Грешно не учитывать, – докладывал Горчаков, – что Южные штаты – главный поставщик хлопка для текстильных фабрик Манчестера, который сейчас терпит убытки, и английские капиталисты много бы дали, чтобы отправить президента Линкольна в дремучий лес – снова рубить дрова! Не вмешиваясь в войну между штатами, – досказал князь, – мы способны оказать помощь Линкольну.

      – Если об этом никто не будет знать, – вставил Копытов…

      Была весна 1863 года, и юный гардемарин Николенька Римский-Корсаков служил на клипере “Алмаз”, готовом к походу. Другу Цезарю Кюи он писал: “Авось что-нибудь сочиню под влиянием духоты в каюте, свиста ветра в снастях и ругательств… вот опять машина постукивает – моя единственная музыка!”

      Неслышно растаяла в Тихом океане Сибирская флотилия адмирала Попова, из Кронштадта бесшумно снялась с якорей эскадра адмирала Лесовского. О том, куда идут корабли, знали сам император, канцлер Горчаков, морской министр Краббе и капитан-лейтенант Копытов (наверное, знал и президент Линкольн). Но гардемаринам было неизвестно, какой проложен курс, и будущий композитор мог только вслушиваться в мелодию океана, в вибрирующие звуки корабельных мачт – и не отсюда ли родился потом тревожно звенящий напев “Полета шмеля над морем”?