Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры. Константин Анатольевич БогдановЧитать онлайн книгу.
– Антиох Кантемир, дипломат и поэт, сподвижник историка В. Н. Татищева и новгородского архиепископа Феофана Прокоповича (составивших вместе с Кантемиром так называемую ученую дружину – едва ли не первое в истории России сообщество интеллектуалов, пропагандировавших светские знания)[111]. Спору нет, признает Кантемир в «Письмах о природе и человеке» (1742), что «чрез помощь микроскопа находим мы тысячу объектов, которые взор не может постигнуть», но «сколько в каждом объекте других объектов, которых микроскоп представить не может. Что бы мы еще увидели, ежели бы могли только в самую последнюю тонкость привести инструменты те, кои помогают грубому и слабому нашему взору»?[112]
Несколькими годами позже Ломоносов в стихотворном «Письме о пользе стекла генералу-порутчику Ивану Ивановичу Шувалову» (1752) посвятит микроскопу поэтический панегирик. Изобретение микроскопа – торжество научного (и в частности – медицинского) прогресса в познании мира и поэтому еще одно свидетельство о величии Господа – начале и гаранте самого этого мира:
Хоть острым взором нас природа одарила,
Но близок оного конец имеет сила.
Кроме́, что в далеке, не кажет нам вещей
И собранных трубой он требует лучей;
Коль многих тварей он еще не досягает,
Которых малый рост пред нами сокрывает!
Но в нынешних веках нам микроскоп открыл,
Что Бог в невидимых животных сотворил!
Коль тонки члены их, составы, сердце, жилы
И нервы, что хранят в себе животны силы!
Не меньше, нежели в пучине тяжкий кит,
Нас малый червь частей сложением давит.
Велик Создатель наш в огромности небесной!
Велик в строении червей, скудели тесной!
Стеклом познали мы толики чудеса,
Чем он наполнил понт, и воздух, и леса.
Прибавив рост вещей, оно, коль нам потребно,
Являет трав разбор и знание врачебно;
Коль много микроскоп нам тайностей открыл,
Невидимых частиц и тонких в теле жил!
Славя микроскоп, а заодно и Господа Бога, Ломоносов, как и в других своих произведениях, остается, однако, прежде всего ученым-эмпириком, верным прикладному оптимизму и чуждым философских сомнений в ограниченности познания. Характерно, что и в сравнении с Кантемиром, задающимся вопросом о самой возможности увидеть еще более мелкие объекты, Ломоносов говорит не о том, что мы еще можем (или не можем) увидеть, а о том, что уже доступно зрению.
Два года спустя после стихотворного «Письма» Ломоносова «микроскопическую» тему в русской литературе продолжит Василий Тредиаковский в «физико-теологической» поэме «Феоптия, или Доказательство о богозрении по вещам созданного естества» (1754). Стихи Тредиаковского, посвященные микроскопу, читаются как прямой парафраз вышеприведенных стихов Ломоносова и, возможно, были ими инициированы (учитывая соперничество,
Об «ученой дружине» и научных пристрастиях ее участников см.: [Епифанов 1963: 37–53]. О роли Кантемира в пропаганде идей Ньютона в России: [Радовский 1959]. Перевод Кантемира «Разговоров о множестве миров» Фонтенеля издан в 1740 г. [Фонтенель 1740]; о языковых и стилистических особенностях этого перевода, указывающих, как полагают некоторые исследователи, преддверие литературной выразительности русской классики XIX в., см.: [Сорокин 1982: 52–85; Хютль-Фольтер 1987: 19–20].
Цит. по: [Соболь 1949: 142]. Можно только удивляться, что автор цитируемой монографии, желая во что бы то ни стало доказать приоритет отечественной науки в микроскопических открытиях, видит в приводимых им словах Кантемира не более (но и не менее) чем «мысль о стоящей перед наукой задаче значительного усовершенствования микроскопа», а также свидетельство осведомленности поэта «в вопросе об оптических недостатках микроскопа, дебатировавшихся в научной литературе после Ньютона».