Годы, тропы, ружье. Валериан ПравдухинЧитать онлайн книгу.
в темноте наша тяжелая кошева застряла в овраге. Отец с братом на легких санках с трудом, но все же выкарабкались на берег, а мы с матерью крепко засели в мокром снегу. Карий, добрая, рослая лошадь, рвался и дыбился в оглоблях, звонко, отчаянно ржал, но вывезти саней не мог. Отец разделся и, по пояс в снежной воде, подпряг Бурого в пару. Но кошеву засосало крепко, и она охала, стонала, но с места не стронулась… Шла ночь. Отец ускакал с братом в ближайший поселок. Жутко было сидеть в воде среди теми неведомых полей! Мать неслышно молилась. Карий отчаянно ржал, перебирая ногами от холода. Отец потом сетовал, что оставил его в овраге: лошадь стала после этого припадать на ноги. «Но как-то страшно было, – говорил отец, – вас бросить одних, да и некогда и трудно было распрягать в воде». Я испуганно озирался по сторонам, и не знаю, то ли мне примерещилось, то ли в самом деле пробежал волк, но только я ясно увидел, как по высокому берегу тихо идет, поглядывая на нас, черная собака.
– Мама, мама, смотри, Верный! – заревел я.
Мать успокаивала меня, прислушиваясь к шорохам ночи.
Кто же по такой распутице, ночью поедет спасать нас? Кому мы нужны? Я уже знал, как неповоротлив мужик на чужую беду и как он не любит сползать по ночам с теплой печи. Но мы были среди казаков. Отцу не дали выговорить и трех слов, – десяток верховых, выросших из земли, не дожидаясь отца, помчались «спасать людей», засевших в «жяман чункуре» – «злой яме». Прошло не больше часа, показавшегося мне томительной и страшной вечностью, как из густых сумерек донесся до нас свист, зычные крики и широкий человеческий гогот. С шутками, с хохотом, смехом, прямо в сапогах и холщовых шароварах, казаки моментально выволокли нашу кошеву из снежной трясины.
– Матушка, ставь четвертную своим крестным отцам!..
– Вишь, каки купели у нас в степи!..
– Жяман чункур недаром зовется, мотри – кака крутоярь…
– По воде на бударке[1] надо ехать, а вы вон каку страхолюду впрягли!
– Скачем таперь в Каленый: станишники угощенье нам выставят – попа ихнего уберегли.
– Что, музлан, не по нутру вода тебе? – хохотал раскатисто седой казак, таща меня на берег.
Но у меня уже пропал всякий страх, – подлинная человеческая теплота исходила от его колышущейся груди и орущей глотки, корявые руки с лаской крепко охватывали меня.
В поселке всю ночь длилась гульба: отец выставил спасителям две четверти водки. Сам он тоже не смог уснуть: впервые за сорок лет у него в эту ночь заныли остро зубы.
Навсегда остались в моей памяти серо-желтой глиной вымазанные ряды саманных изб с плоскими крышами, прямые широкие улицы, люди высокого роста с размашистым шагом, с резким, гортанным, но по-московски ласковым говором и веселой улыбкой язвительного добродушия. Женщины скромно-величавого стана, простой русской красоты, с волосниками или чаще шелковыми узорными платками на голове, молчаливой улыбкой провожавшие проезжих. Шустрые казачата, чуть не с пеленок скачущие на конях, увертливые, лихие волчата
Бударка – легкая лодка.