Друзья Пушкина в любви и поэзии. Николай ШахмагоновЧитать онлайн книгу.
ещё не зная о том, что ждёт его любовь в ближайшее время, Жуковский забросал Машеньку Протасову своими посланиями, которые иначе чем письмами отчаяния не назовёшь.
Он по-прежнему не сдавался, по-прежнему надеялся, что сердце Екатерины Афанасьевны растает, что сестра сжалится над ним, хотя и понимал, что жалость здесь ни при чём. Да, он ссылался на то, что церковь в лице митрополита Филарета не возражает против брака, но одновременно понимал и то, что церковь права лишь формально. По документам он посторонний для Маши человек, ведь нигде не зафиксировано, что у него и у Машиной матери – один отец. Но это документы… Истинное родство не ими определяется. Перед Богом он родной дядя своей возлюбленной.
Но ведь сердцу не прикажешь… И Жуковский весной 1815 года писал своей любимой:
«Милая Маша, нам надобно объясниться. Как прежде от тебя одной я требовал и утешения, и твёрдости, так и теперь требую твёрдости в добре. Нам надобно знать и исполнить то, на что мы решились, дело идёт не о том только, чтобы быть вместе, но и о том, чтобы этого стоить. Следовательно, не по одной наружности исполнять данное слово, а в сердце быть ему верными. Иначе не будет покоя, иначе никакого согласия в чувствах между мною и маменькой быть не может. Сказав ей решительно, что я ей брат, мне должно быть им не на одних словах, не для того единственно, чтобы получить этим именем право быть вместе. Если я ей говорил искренно о моей к тебе привязанности, если об этом и писал, то для того, чтобы не носить маски – я хотел только свободы и доверенности. Это нас рознило с нею…»
И вот уже Жуковский пытается найти выход, говорит о том, что готов пойти на жертвы во имя сохранения спокойствия в семье Протасовых, во имя, как он убеждает, самой Маши:
«Теперь, когда всё, и самое чувство пожертвовано, когда оно переменилось в другое лучшее и нежнейшее, нас с нею ничто не будет рознить. Но, милой друг, я хочу, чтобы и ты была совершенно со мною согласна, чтобы была в этом мне и примером и подпорою, хочу знать и слышать твои мысли. Как прежде ты давала мне одним словом и бодрость, и подпору; так и теперь ты же мне дашь и всю нужную мне добродетель. Чего я желал? Быть счастливым с тобою! Из этого теперь должен выбросить только одно слово, чтобы все заменить. Пусть буду счастлив тобою! Право, для меня всё равно твоё счастье или наше счастье. Поставь себе за правило всё ограничить одной собою, поверь, что будешь тогда всё делать и для меня. Моя привязанность к тебе теперь точно без примеси собственного. И от этого она живее и лучше. Уж я это испытал на деле – смотря на тебя, я уже не то думаю, что прежде, если же на минуту и завернётся старая мысль, то всегда с своим дурным старым товарищем, грустью, стоит уйти к себе, чтобы опять себя отыскать таким, каким надобно, а это ещё теперь, когда я от маменьки ничего не имею, когда я ещё ей не брат – что ж тогда, когда и она со своей стороны всё для меня сделает. Я уверен, что грустные минуты пропадут, и место их заступят ясные, тихие, полные чистою к тебе привязанности. Вчера за ужином прежнее немножко что-то зацепило меня за сердце – но воротясь к себе, я начал думать о твоём счастье, как о моей теперешней заботе. Боже мой, как это меня утешило! Как ещё много мне осталось! Не лиши же меня этого счастья! Переделай себя совершенно и будь этим мне обязана! Думай беззаботно о себе, всё делай для себя – чего для меня боле? Я буду знать, что я участник в этом милом