Иван Грозный и Девлет-Гирей. Виталий ПенскойЧитать онлайн книгу.
кая слава
деяний достойных…
В истории русско-крымских отношений, насчитывающих не одно столетие, XVI в. занимает особенное место. Сложившийся в конце XV в. русско-крымский союз, острием своим направленный против Большой Орды, оказался, увы, слишком недолговечным, ибо он основывался на принципе «против кого дружить будем». И когда в 1502 г. государство Ахматовичей окончательно рассыпалось, когда общего могущественного врага, против которого объединились молодые Русь и Крым, не стало, переход от дружественных отношений к открытой враждебности был лишь вопросом времени. Конечно, причины, которые привели к распаду русско-крымского союза, весьма разнообразны, но две из них можно выделить в качестве основных. Прежде всего в Крыму не испытывали особого восторга, наблюдая за стремительным ростом могущества и влияния своего северного партнера, поскольку это мешало реализации той идеи, которую вынашивал в своем сердце «царь» (а именно так именовали на Руси крымских правителей) Менгли-Гирей I, фактический создатель крымской государственности. Суть ее заключалась, по словам А.Л. Хорошкевич, в создании «…огромного государства Золотой орды (Takht Memleketi в крымских документах) под эгидой Крыма, которое бы включало все территории кочевки ее бывшего главного соперника Большой орды…»1. Сильное Русское государство выступало препятствием на пути реализации этих далеко идущих планов по воссозданию татарской «империи» в ее прежних границах.
Другой, не менее веской причиной, по которой Крым и Русь не могли долго существовать в мире и согласии, был сам характер крымской государственности и его отношений с соседями. Основанное саблей, Крымское ханство поддерживало свое существование саблей же. Отмечаемая современниками воинственность крымцев не была, конечно, их врожденным качеством, но в определенной степени могла считаться необходимым условием существования татарского общества и государства? Интересные наблюдения, позволяющие дать ответ на этот вопрос, были сделаны отечественным историком Н.Н. Крадиным, который отмечал существование определенной зависимости кочевников от земледельцев. По его словам, «номады в принципе могли обходиться без земледельческих рынков и городов. Само по себе кочевое скотоводство является достаточно независимым и сбалансированным типом адаптации в аридных экологических зонах. Другое дело, что такая адаптация вынуждает от многого отказываться. Образ существования «чистых» кочевников всегда более скуден, чем быт номадов, использующих дополнительные источники существования»2. Таким образом, кочевники, их правящая элита прежде всего, оказывались перед дилеммой – или смириться с «чистым», но неизбежно бедным и скудным кочевничеством, или же искать способ взаимодействия с соседями-земледельцами. Между тем земледельческие общества, отличаясь от кочевых большей автаркичностью, самодостаточностью, не испытывали особого стремления вступать в экономические и иные контакты с миром номадов (во всяком случае, равноценные, взаимовыгодные). Последние же, нуждаясь в земледельцах, рассматривали их попытки отгородиться от кочевого мира как стремление посягнуть на свою независимость, этническую и культурную самобытность.
К этому стоит добавить и особенности политических отношений в кочевых сообществах. И снова обратимся к мнению авторитетного специалиста. «Если в оседлом земледельческом обществе основы власти покоились на управлении обществом, контроле и перераспределении прибавочного продукта, то в степном обществе данные факторы не могли обеспечить устойчивый фундамент власти. Прибавочный продукт скотоводческого хозяйства нельзя было эффективно концентрировать и накапливать…» – отмечал Н.Н. Крадин. Анализируя особенности функционирования властных механизмов в хуннском государстве, заложившем основы политической традиции, свойственной кочевым государственным образованиям эпохи Средневековья, он писал, что «…власть хуннских шаньюев, как и власть правителей других степных империй Евразии, основывалась на внешних источниках. Шаньюй являлся верховным военачальником Хуннской конфедерации и имел монополию на представление державы во внешнеполитических и иных связях с другими странами и народами. В этом плане он являлся посредником, который перераспределял «подарки», дань и полученную во время набегов добычу. В делах же внутренних он обладал гораздо меньшими полномочиями… Если в военное время могущество правителя Хуннской империи держалось на необходимости руководства военными действиями, то в мирное время его положение определялось его способностями перераспределять китайские подарки и товары…». Попытки же действовать в обход традиции, «…значительное притеснение мобильных скотоводов со стороны племенного вождя или другого лица, претендующего на личную власть, могли привести к массовой откочевке от него»3.
Если заменить в этой длинной цитате шаньюя на хана, а хунну на татар, и совпадение основных позиций будет едва ли не на все 100 %! Внешнеполитическая активность, успешные набеги и регулярное, постоянное поступление извне «поминков» были залогом политической и социально-экономической стабильности в татарском обществе.
Не стоит забывать и еще об одном важном обстоятельстве. Татарам, как и многим другим народам, находившимся