Война уже началась. Сергей ЗверевЧитать онлайн книгу.
поселке парни говорили скупо: мол, народ живет там разномастный – пришлые, местные, отхожие промысловики из глухих деревень, охотники, работяги с деревофабрики; калымщики-рудокопы с Верхотурово и Мазино – непьющие, негулящие, а в своих бараках только ночующие. А еще они рассказывали, что в здешних лесистых горах водятся дикие звери, бродяги и пропойцы, папайя с алычой здесь не растут, а из съедобного растет только клевер (редко). А ближайшее отделение милиции – в Улан-Баторе. Шутили, наверное.
Я не стала с ним спорить. Мы побрели по пустой улице, мимо нескончаемых бараков. Большинство из них казались нежилыми – зияли выбитые окна, стены обрастали чем попало. Эксцессов как таковых не наблюдалось. Два мелких происшествия, случившихся по мере нашего выдвижения, на эксцессы не тянули. Колченогая тетка со следами кесарева сечения поперек лица стояла у разбитого корыта, как певчий на клиросе, и мучительно вспоминала, как она дошла до такой жизни. Видно, что-то вспомнила. Потому что, пропустив нас, высказалась от души:
– Тварь, – сказала она, конечно, в мой адрес. – Тварь гнойная. Придушу, если увижу еще раз с Петькой-кривым…
Я испугалась и в поисках защиты покосилась на Гульку. Но Гулька сам испугался. А потом на втором этаже барака в открытом окне образовалось гиеноподобное существо в дырявом тельнике, с русалкой на дряблом плече (моряк, догадалась я), и заорало нечеловеческим голосом (маты вуалирую):
– Эй, Катька-козлина, елы-палы, ты глянь, бабки-ежки, какая тут у нас, тятьки-мотятьки, еханый бабай, деваха классная! Вот бы я ее вздрючил!.. А ты на себя-то глянь, уродина, обезьяна страшная, чувырла ты каторжная!..
Продолжения не последовало, потому что из-за спины морячка бэк-вокалом полились рулады в исполнении Катьки, и внимание моего почитателя невольно переключилось на сожительницу. Разбилась бутылка, затрещала скамья…
– Вот оно, дурное влияние периферии, – шепнул на ухо Гулька. – Не обращай внимания, это комплимент, уж я-то знаю…
Как странно, подумала я. Еще три часа назад, когда, держась двумя руками за баул, я выходила из подъезда и маньяк Степа Ошалень, высматривая жертву, показал мне средний палец, а потом перевел на русский, изобразив рукав на три четверти, я не растерялась. Я бросила баул, показала ему сразу два пальца, четыре рукава и высказала все, что о нем думаю, не выходя, конечно, за рамки орфоэпии и внутренней цензуры. Мне не было страшно. А вот теперь стало. Спина онемела, ноги превратились в колосья…
– Послушай, Сизиков, – сказала я тихо. – А вот если со мной случится беда, ты меня защитишь?
– Конечно, – фыркнул Сизиков. – Спрашиваешь…
И даже не отшутился. Я хотела ему верить, и даже верила, но все равно чувствовала себя паршиво. Может, я уже тогда подсознательно понимала, что в мою жизнь вторгается нечто скверное?
Ни до центра, ни до автобазы мы не дошли. За приземистым зданием закрытого сельпо (скобы внахлест, замок во всю дверь – явно не обед) у водосточной трубы, под которой почему-то прижилась урна, стоял «уазик» с задранным