Старая записная книжка. Часть 3. Петр ВяземскийЧитать онлайн книгу.
Можно бы вымостить весь мир их мраморами и драгоценными камнями. Как я ни плох по части живописи, а советую тебе, если будешь в Венеции, сходить в мастерскую Schiavoni-отца (и сын отличный художник, но, как это часто встречаешь: молодой гораздо степеннее и строже старика. Не подумай, что я говорю это обиняком о тебе и о Косте).
Старик Schiavoni большой охотник и большой мастер представлять женщин au naturel. Между прочим, есть у него нагая красавица, только с необходимым виноградным листком, т. е. слегка накинутым легким покровом, чтобы не застудить и не застыдить (что, впрочем, одно и то же: студ и стыд) нежную часть тела. Особенно рекомендую тебе лядвею и колено этой красавицы. Я ничего подобного не видал. Так и выходит, так и округляется, так и дотрагивается до тебя из рамы своей. Мне, право, было совестно, и я все пятился и отходил в сторону, чтобы как-нибудь неосторожно не столкнуться коленом с коленом. Но проклятое колено так и подвигалось на меня, так меня и задевало нагостью и наглостью своей. Уж я говорил ему: «Да сгинь, окаянное, что ты привязалось ко мне, что ты меня приводишь в смущение и в соблазн!
Оставь меня в покое! Вот я тебе пришлю приятеля своего Булгакова, его не испугаешь, он, пожалуй, готов сыграть коленце с тобой, но я никуда не гожусь».
Ничто не помогало, и я наконец опрометью выбежал из дома. Во всю ночь, во сне, это колено, как домовой, упирало меня в грудь и теперь еще, наяву, мерещится мне.
Нельзя же не сказать словечка о знаменитой Piazza, сборном вечернем месте венецианского народонаселения. Об этом салоне, которому, по словам Наполеона (не поддельного, а настоящего), одно небо достойно служить потолком. Жена моя нашла, что Piazza напоминает залу Московского благородного собрания, со своими галереями кругом. Мне она более нравится днем, нежели вечером, когда съезжаются, или сплываются и сходятся гости на всенародный раут. Особенно люблю ее часу в пятом и шестом после обеда, т. е. до обеда, когда все уже подернуто тенью, а фасад Базилики, со своими мозаиками, статуями, мраморными шитьем и узорами, блещет, горит, отливается, разливается огромными изящными и стройными калейдоскопами. Почти ежедневно, между купаньем и обедом, захожу любоваться этой невыразимой и выше всякого понятия картиной.
Вечером также, почти каждый день, являюсь на Piazza, но более по привычке, по обязанности, нежели по влечению сердца. Она освещена газом, на досаду кровным венецианцам, которые говорят, что во всяком случае она слишком мало освещена. Уж если не оставлять ее в темноте, то следовало бы залить ее блеском, как залили бы подобную площадь в Лондоне или в Париже. А теперь ни то, ни се.
Музыкальная часть также очень жалка. Надобно быть в музыкальной и мелодической Италии, чтобы иметь понятие о том, что могут выдержать уши. Кажется, Карачиоли говорил, что уши французов обиты сафьяном. В таком случае, уши итальянцев вымощены камнем. Как вспомнишь дрезденские, венские и другие немецкие оркестры, которые слушаешь за пару грошей, и слышишь на Piazza, пред кофейными, нестройные и дикие раззвучия голосов и инструментов, то мороз продирает по ушам и по коже. Только и отдыхают уши в те дни, когда играет