Assassin's Creed. Кредо убийцы. Кристи ГолденЧитать онлайн книгу.
такое стихотворение… мне мать его часто читала, «После сбора яблок» называется.
Священник порадовался, что его первая профессия дает ему возможность выполнить последнюю просьбу человека, приговоренного к смерти. Господь прозорлив и добр! Священник кивнул:
– Я знаю это стихотворение. Роберт Фрост написал.
И он начал читать.
Оно не пользовалось такой широкой известностью, как «Остановившись в лесу снежным вечером» или «Огонь и лед». Но именно это стихотворение более других нравилось самому отцу Реймонду. По странному и печальному совпадению оно подходило заключенному.
Священник читал тихо и с нежностью. И лестница, упоминавшаяся в стихотворении, казалась ему лестницей на небеса, а бочка, которую никак не удавалось наполнить яблоками, наводила на мысль о жизни, которая обрывалась так рано.
Как жизнь того, кого убил Каллум Линч; как скоро оборвется и его собственная жизнь.
Забряцали ключи в дверях, и священник замолчал. Дверь открылась.
Время пришло.
Будь это рядовой визит, отец Реймонд попросил бы разрешения закончить чтение. Но это был не тот случай. Пришло время смерти, и люди, даже служители Всевышнего, должны были отступить в сторону.
Кэл встал. Встал и отец Реймонд. По крайней мере, он проводит заключенного до камеры смерти и останется с ним до конца, пока душа не покинет тело.
Куда душа отправится после – отец Реймонд не брался предсказывать.
На ноги Кэлу надели браслеты с цепью, и он звенел ею, когда шел до камеры смерти по коридору – казалось, бесконечному, но в действительности короткому.
Священник не закончил стихотворение. Не беда. Кэл знал его наизусть и про себя дочитал до конца, вспоминая запах осенних яблок и приближающейся зимы.
Он не думал о столе, на который его уложили и пристегнули ремнями, в мыслях он был там, где чувствовал себя защищенным и безмятежным, где в окно светит солнце, где остановилось время, и ему семь лет, и она жива. Ее голос тихий и нежный, от нее исходит тепло, когда он доверчиво прижимается к ней и чувствует тонкий запах лавандового мыла. Эти грезы, как и стихи, давали забвение.
Ремни стянули ноги и грудь.
Забвение было иллюзией, и защищенность была иллюзией. Тот окровавленный кинжал навсегда вошел ему под ребра и лишил его чистой и безгрешной жизни.
В стихах говорилось о погружении в сонную зимнюю безмятежность, долгий сон до весны. Но сейчас он погружался в иной сон. Он был в камере смерти.
Ему перетянули руку, чтобы набухли вены. Он бывал в больницах и видел, как делают внутривенные инъекции. Но ему собирались вводить не лекарство, а яд, который учащенно забившееся сердце быстро разнесет по всему телу.
Вытянутые вдоль стены окна открылись. Кэл скосил глаза, но надзиратель сам встал прямо перед ним. Заговорил четко, без эмоций, даже как-то скучающе. «С какой стати ему выражать эмоции? – с ожесточенной горечью подумал Кэл. – Слишком часто он произносит эти слова. Только за этот год здесь казнили человек десять, а то и больше».
– Каллум