Во львиной пасти. Василий АвенариусЧитать онлайн книгу.
за ручную расправу с нижними чинами. Но в этом случае привычка его пошла мне впрок. Было то с месяц назад, неподалеку отсюда, на реке Ижоре. Русские засели в кустах, мы шли обходом. Вдруг кто-то хвать меня с размаху по щеке, так, что я кубарем покатился наземь. – Толстяк майор жестом очень картинно изобразил, как он покатился кубарем. – Но в тот же момент мимо меня просвистела пуля. А когда я поднял шляпу, слетевшую у меня с головы, то в ней оказалось это memento mori. Капрал мой, изволите видеть, как раз вовремя заметил направленное на меня из кустов дуло русского мушкета и второпях не придумал другого средства свалить меня с ног, как то, которое он испытывал постоянно с таким успехом.
– И за такое оскорбление действием вы его не только не отдали под суд, но, пожалуй, представили к награде?
– Обязательно. Кроме того, я счел долгом совести от себя еще обеспечить ему старость приютом в моем доме[7].
– Но, живя этак в постоянном страхе перед неприятельской пулей, вы ни днем, ни ночью не должны знать покоя?
– Нет, одни трусы боятся опасности. Нашего брата, военного человека, она пугает только тогда, когда уже миновала. Впрочем, храбрость есть также своего рода привычка: тот самый солдат, который геройски идет на штурм крепости, где ему грозит почти верная смерть, на корабле, во время легкой даже качки, теряется и бледнеет, как слабонервный ребенок. Точно то же и с моряком: во время сильнейшей морской бури он с невозмутимым спокойствием видит перед собою смерть в волнах, а посадите-ка его на резвого коня и заставьте перескочить канаву – он затрепещет, как осиновый лист, и от одного страха свалится с седла.
– Так русские теперь уже перед самым Ниеншанцем?
– Нет, мы им дали острастку, и они на время отретировались. Весь май и июнь наш адмирал Нумберс возился с ними на Ладожском озере: они разоряли наши берега, мы – их, пока наконец адмирал не захватил их посреди озера и не разбил наголову.
– Мы, впрочем, тоже лишились пяти шхун, – вставил юный фенрик Ливен, которому не терпелось, видно, заявить и о себе перед почетным гостем. – Две увели у нас, две сожгли, а одну потопили…
– Пустяки! Пустяки! И как вам не стыдно, Ливен, повторять эти бабьи сказки? – укорительно прервал неуместную болтовню фенрика фон Конов. – Несомненно одно: что командовавший русской флотилией полковник Тыртов в числе многих был убит нашей картечью, и флотилия его в замешательстве рассеялась.
– И после того русские вас уже не тревожили? – продолжал допытывать Иван Петрович, которого живо заинтересовали успехи русского войска.
– На Ладоге – нет. Но Апраксин, главный начальник их в Ингрии, стянул свой корпус сюда ближе, на Ижору, где в июле и столкнулся с конницей нашего генерала Крониорта.
– И где вы сами, господин майор, с вашим капралом приняли такое деятельное участие?
– Вот именно.
– Но, по вашему рассказу, вы были как Будто не верхом, а пешком?
– М-да, на этот раз мы спешились… – замялся майор и покосился на чересчур откровенного фенрика: как бы опять не проврался?
Но тот понял взгляд его в превратном смысле:
Описанный случай – исторический факт, увековеченный в одной из патриотических баллад («Von Konov och hans korporal!») шведско-финского поэта Рунеберга.