Кавказский пленник. Хаджи-Мурат (сборник). Лев ТолстойЧитать онлайн книгу.
заключена ее цель, ее идеал. Стоит лишь прислушаться к себе, чтобы различить естественного, идеального человека. Стоит ощутить всем существом дыхание природы – и откроется вечная гармония мира. И там и здесь путеводной нитью служит простое человеческое чувство, эмоция, переживание. Это отголосок нравственного абсолюта, туманного нечто, пребывающего во всем, что живет и дышит. Такие понятия о мире и человеке, пока еще неопределенные, постепенно зарождались у писателя. Они оказались импульсом к титанической работе его молодых лет – попыткам усовершенствовать себя, избавиться, по его убеждению, от пороков и страстей, внушенных цивилизацией. Они же требовали незамедлительно «делать добро», всеми силами способствовать общему благу. Стремление к нему стало главной причиной, почему Толстой вышел из университета и окунулся в стихию «практической» жизни. То и другое не принесло видимых результатов. И все-таки будущее движение писателя раз и навсегда оказалось определено его ранними духовными впечатлениями.
Поклонение природе, земной, материальной жизни, чувству, инстинкту – все это с давних пор принято называть греческим словом «пантеизм». Иногда вместо него говорят по-русски – «язычество». По-своему пантеистическим было и толстовское восприятие мира. Долгие десятилетия писатель не отрицал воспитанные православием ценности русской действительности. Он жил в ней, любил ее, оберегал на поле брани, пользовался ее плодами. Никто не умел так «выпукло», так масштабно изобразить ее во всех неистощимых проявлениях. Но главной мерой всего и вся для него, русского художника, все же оставалось понятие о безгрешном человечестве, о мире, призванном достичь райского совершенства. Этот языческий идеал, где более, где менее отчетливо, заявлял о себе непременно в романах, повестях, рассказах великого творца. И то, как он описывал человека, родную землю, как понимал их судьбу, их назначение, всегда зависело от укорененной глубоко в сердце, не покидавшей его до самой смерти, далекой юношеской мечты. Вера писателя в добро, любовь была, кажется, очень близка вековым устремлениям русского народа. Тем не менее строилась она полностью на земном фундаменте и наполняла привычные, священные понятия иным, «обновленным» содержанием.
Окончательное становление собственного «духовного ядра» сам Толстой связывал с кавказским периодом своей жизни. Посвященные Кавказу будущие его произведения не случайно оказались настолько личными по интонации. Здесь находился важный источник всего толстовского мироощущения. Возвращаясь к той эпохе, он словно открывал в его первозданном виде найденный им на годы вперед «символ веры». «Я был одинок и несчастлив, живя на Кавказе, – говорил он позже. – Я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записки того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек дошел до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда. Это было и мучительное, и хорошее время…И все, что