Эпоха нервозности. Германия от Бисмарка до Гитлера. Йоахим РадкауЧитать онлайн книгу.
и подает себя как сластолюбца: «Ничего не курить! Ничего не читать! Ничего не –! Если бы я был уверен, что мои письма не будут проверяться, я бы поставил еще больше тире». Врача он заверяет, что «болен не смертельно», что борется со своим расстройством «энергично», но без успеха, и отправился в Шарите, «чтобы его освободили от груза неврастении». В Шарите с диагнозом колебались, история болезни снабжена пометками «психоз тревожности», Degenere[73], Paranoia incipiens[74], но не «неврастения». После двух с половиной недель он был переведен «неизлеченным» в психиатрическую клинику Дальдорф (см. примеч. 94). Его беззастенчивость и безудержность не подходили к обычной картине неврастеника. Но его самого успокаивала мысль, что он «всего лишь» неврастеник.
Один гинеколог из Кёльна уже в 1880 году писал, что «картина нервозности (Nervosismus, Neurasthenie) каждый день предстает «глазам врачей, меняя окраску, как хамелеон». Но удивительно, что распознать этого «хамелеона» многие именитые врачи считали делом элементарным. При всем многообразии причин и симптомов модельный тип неврастеника остается неизменным, утверждал еще Шарко. Альберт Эйленбург[75] говорил, что в некоторых больных «сразу виден и слышен неврастеник». Многих можно было распознать по их жалобам. Адольф Штрюмпель[76], для которого «неврастения» и «истерия» в 1888 году были «еще настолько не устоявшимися медицинскими терминами», что невозможно было выделить «абсолютно точные и общепризнанные симптомы», в 1908 году уже усматривал общий образ: «Если мы спросим невротика, на что он больше всего жалуется, то он почти всегда ответит: «Я постоянно обеспокоен, меня возбуждает каждая мелочь, меня волнует совершенно все, из-за этого я не могу спать, меня мучает вечная внутренняя тревога» (см. примеч. 95). В состоянии перевозбуждения нервозность распознать было проще, чем в состоянии слабости.
Однако по литературе не всегда ясно, по каким признакам врачи выявляли неврастеников. Очевидно, многие из нервнобольных выглядели так, что их нельзя было ни с кем спутать: из-за этого неврастения казалась заразной и вызывала склонность к подражанию. Если врач замечал у пациента своего рода вибрацию, полуподавленное беспокойство и возбудимость, смесь напряжения и вялости, он уже знал, с чем имеет дело. «Известная торопливость и непостоянство заметны во всем, что бы они ни делали», – описывает типичного неврастеника руководитель санатория в тюрингском городе Фридрихсрода (см. примеч. 96).
Идентичность неврастении складывалась не только из наружных признаков. После прочтения сотен историй болезней кристаллизуется что-то вроде твердого ядра (пусть не в медицинском смысле), некой константы: навязчивое представление о собственной несостоятельности, недостатке энергии как в профессии, так и в сексе. Этот мотив тянется через множество анамнезов[77] с такой монотонной очевидностью, что постепенно его даже перестаешь замечать. «Его главные психические жалобы – что
Вырождение (
Начинающаяся паранойя
Эйленбург Альберт (1840–1917) – немецкий врач, психиатр и сексолог, с 1880 года издавал хрестоматийную для того времени «Реальную энциклопедию медицинских наук» (в 1901 году она насчитывала уже 26 томов).
Штрюмпель Адольф (1853–1925) – немецкий невропатолог, именем которого названа болезнь Мари – Штрюмпеля, более известная как болезнь Бехтерева. В марте 1923 года был в составе коллегии, приглашенной в Москву для лечения Ленина.
Анамнез (от лат.