Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса». Илья РатьковскийЧитать онлайн книгу.
университета, но у него совсем не чувствовалось здоровой и непосредственной жизнерадостности, не было заметно детского незлобивого задора, наоборот, сразу бросалось в глаза какое-то нарастающее ожесточение, непримиримое не только против русской власти и русской национальности, но и против всего человечества. Тот человеконенавистнический садизм, который стал самой яркой чертой Дзержинского, когда он сделался верховным палачом русского народа, недвусмысленно проявлялся у него еще на школьной скамье»[175].
Но не только характер двенадцатилетнего подростка толкал Феликса на разные поступки. Сказывалось унижение и в ситуациях, которые напоминали об «особом» положении поляков и других инородцев в гимназии. Упомянутый уже соученик Дзержинского В. Н. Сперанский вспоминал: «По царским дням ученики всех христианских вероисповеданий обязаны были выстаивать литургию и молебен – младшие четыре класса в домовой гимназической церкви, а старшие четыре – в Николаевском кафедральном соборе (теперь снова превращенном в костел)[176]. Как сейчас помню, что 26 февраля 1891 года в домовой нашей церкви Феликс Дзержинский стоял вплотную впереди меня. Превосходно пел гимназический хор. Наш законоучитель Антоний Павлович Гацкевич, тонкий позер и отличный проповедник, служил театрально-красиво. Дзержинского ничто в русском храме не интересовало.
Он томительно скучал и непрерывно вертелся. Наконец, Феликс сказал мне чрезвычайно нервным шепотом:
– Черт возьми! Мундир режет под мышками, галстук вылезает, ноги одеревенели. Скоро домой пойдем?
– А ты молись Богу о том, чтобы обедня скорее кончилась, – довольно неудачно пошутил я.
– На каком же языке прикажешь, Сперанский, вашему Богу молиться: ведь по польским молитвенникам вы нам запрещаете даже в костелах молиться, – ответил Дзержинский с ехидной усмешкой.
Я не знал о таком запрете, бесконечно оскорбительном для польского национального чувства, был очень сконфужен язвительной репликой Дзержинского и сумел ответить только так:
– Ну, стой смирно и помалкивай, а не то инспектор увидит!
– Буду стоять смирно и помалкивать, – возразил Дзержинский с загоревшимися недобрыми искорками, – буду стоять до поры до времени руки по швам, – повторил он уже угрожающим тоном…»[177].
Не сложились его отношения, по воспоминаниям В. Н. Сперанского, и с некоторыми другими преподавателями, требовавшими слепого подчинения и являвшимися сторонниками муштры и зубрежки. Так, в 1892 г. Дзержинский навлек на себя особую немилость преподавателя военной гимнастики, поручика К. И. Смильгина своим вызывающим антидисциплинарным поведением в строю и «за фронтом»[178]. Дзержинский, передразнивавший его на одном из его занятий и тем самым нарочито сбивавший гимназистов с безукоризненного выполнения команд поручика, был изгнан из гимназического зала. Вскоре он попался на глаза инспектору гимназии Александру Ефимовичу
Феликс Дзержинский. Страницы школьных воспоминаний проф. В. Н. Сперанского //Иллюстрированная Россия. 1926. Июль. Вып. № 31. (64) С. 13.
Только с 1897 г. обязательное присутствие по царским дням на церковной службе в православном соборе для гимназистов-католиков и гимназистов-лютеран было отменено.
В. Н. Сперанский о Дзержинском-гимназисте //Русская жизнь. 2009. 29 янв.
Смильгин Константин Иванович, выпускник Виленского пехотного юнкерского училища 1878 г. по 2 разряду в 106 пехотный уфимский полк, в 1892 г. поручик того же полка, привлекался для занятий военной гимнастикой в Первую Виленскую гимназию. С 1899 г. в запасе.