Русская нация. Национализм и его враги. Сергей СергеевЧитать онлайн книгу.
Мое сердце старого солдата дрогнуло при этих счастливых новостях, и я поспешил иллюминировать наше скромное жилище. Наш маленький Алеша был в восторге, видя фонарики, и хлопал в ладоши, крича: “Наша взяла” <…>»[78].
Естественно, что Крымская война с новой силой всколыхнула великодержавные чувства декабристов. Несмотря на крайне отрицательное отношение к николаевскому режиму того времени, они страстно переживали за ее исход. Некоторые (например, М.А. Назимов) безуспешно просились служить хотя бы в ополчение[79]. Волконский писал И. Пущину, что он «хоть сейчас готов к Севастополю, лишь бы взяли»[80]. Штейнгейль почти до самого конца войны не сомневался, что «венец будет блистателен для России»; «если мы подлинно “со Христом и за Христа!”, бояться <…> западных ренегатов нечего»; «умру в уверенности, что она должна исполнить высокое предназначение <…> Скорее думаю, что наступит черед для современного Карфагена» (то есть Англии)[81]. Преисполненный надежд А.Н. Муравьев («может быть, мы услышим теперь, что знамена наши развеваются на Босфоре»[82]) сокрушался: «Если бы не мои глаза, я был бы, конечно, там, куда честь и любовь к Отечеству призывают каждого русского <…> ибо в Севастополе <…> находится ныне подлинное Отечество каждого истинного русского, – это оттуда нужно изгнать подлых агрессоров, этих безумцев, которые не знают, во имя кого и чего проливают они свою кровь <…>»[83]. С.П. Трубецкой сообщает Батенькову (1855), что в Иркутске, где жили многие сосланные декабристы, «война и ожидание ее последствий всегда предметом разговоров, когда сходимся. Нетерпеливость выражается различным образом и каждый хотел бы изгнать неприятеля из Отечества по своему соображению <…> бывают самые сильные прения»[84]. Н.А. Бестужев писал Завалишину (1854): «Меня оживили добрые известия о славных делах наших моряков, но горизонт омрачается. Не знаю, удастся ли нам справиться с французами и англичанами вместе, но крепко бы хотелось, чтобы наши поколотили этих вероломных островитян за их подлую политику во всех частях света»[85]. М.А. Бестужев впоследствии вспоминал о старшем брате: «Успехи и неудачи севастопольской осады его интересовали в высочайшей степени. В продолжение семнадцати долгих ночей его предсмертных страданий я сам, истомленный усталостию, едва понимая, что он мне говорил почти в бреду, – должен был употреблять все свои силы, чтобы успокоить его касательно бедной погибающей России. В промежутки страшной борьбы его железной, крепкой натуры со смертию он меня спрашивал: – Скажи, нет ли чего утешительного?»[86] «Севастополь с ума и сердца не сходит», – признавался Пущин[87].
Поражение России и условия Парижского мира произвели на декабристов самое тягостное впечатление. «Постыдное пятно на величие и славу России» (Волконский)[88]. «Ты уже знаешь, какой это мир! Едва ли после него можно будет, не для завоевания, но для возвращения уступленного, скоро приняться за меч, ибо вороты для нас закрыты со
Давыдов В.Л. Сочинения, письма. Иркутск, 2004. С. 310. В комментариях к данному пассажу говорится, что подобные же чувства по поводу победы над венграми испытывал Е.П. Оболенский и «другие декабристы» (Там же. С. 471).
См.: Назимов М.А. Письма, статьи. Иркутск, 1985. С. 45.
Письма С.Е Волконского // Записки отдела рукописей [ГБЛ]. Вып. 24. М., 1961. С. 383.
Штейнгейль В.И. Указ. соч. С. 286, 282–283, 321.
Из эпистолярного наследства декабристов. Т. 2. СПб., 2008. С. 244. В.М. Голицын, по свидетельству Н.Р. Цебрикова, в то время «думал непременно взять Константинополь» (Воспоминания и рассказы… Т. I. С. 304).
Муравьев А.Н. Сочинения и письма. Иркутск, 1986. С. 341.
Трубецкой С.П. Указ. соч. С. 234.
Бестужев Н.А. Статьи и письма. М., 1933. С. 269.
Воспоминания Бестужевых. С. 289.
Пущин И.И. Сочинения и письма. Т. 2. М., 1999. С. 124.
Волконский С.Г. Записки. С. 363.