Хроники вечной жизни. Проклятый дар. Алекс КейнЧитать онлайн книгу.
подарил Женевьеве такое стеклышко. И теперь я не отходил от него, любуясь чертами ушедшего от нас сына.
Мое горе усугублялось тем, что я вынужден был переживать его в одиночку. Я ничего не мог рассказать Женевьеве: помня, как тяжело ей далась смерть Катрин, я понимал, что она не пережила бы потери еще одного ребенка. Да и не смел я ей признаться, что явился причиной его смерти. Вот так и сбылось предсказание старухи Дюшон – я лишил Женевьеву самого дорогого.
Спустя два дня состоялись похороны, тело, еще недавно мое, было погребено. Хотя отчаяние по-прежнему обуревало меня, мне поневоле пришлось привыкать к своему новому положению. Прошло время, и я постепенно смирился с тем, что стал Франсуа Леграном.
Горе обрушилось на Женевьеву внезапно и буквально раздавило ее. Рене был частью ее жизни, частью ее естества. Боль душила ее, и она не могла ни на секунду от нее избавиться. Ей казалось, что жизнь навсегда потеряла смысл.
Но, помня о том, как она чуть было не потеряла Франсуа после смерти Катрин, Женевьева не позволяла горю поглотить себя и с удвоенным вниманием присматривала за мальчиком. Рене больше нет, но остался его сын, и она будет беречь его изо всех сил.
К собственной боли примешивалось беспокойство за сына. Франсуа очень переменился после смерти отца, словно в одно мгновение стал старше на много лет. Женевьева кляла себя за то, что повела малыша прощаться с умирающим Рене. Отец умер прямо на глазах у Франсуа, и малыш не желал выходить из комнаты, как безумный, бросался к постели отца, а потом несколько часов просидел в маленьком чуланчике. Когда он вышел оттуда, мать с трудом его узнала, столько боли было в глазах ребенка. А еще, словно переданная по наследству, у малыша появилась горькая усмешка, нередко мелькавшая на лице его отца. Но на этом изменения не закончились. Франсуа категорически отказывался рисовать, и это, пожалуй, больше всего беспокоило Женевьеву. Словно после смерти отца он начисто потерял интерес к живописи. Но зато он стал не по-детски чутким и внимательным, поддерживал мать в ее горе и иногда говорил фразы, немыслимые в устах семилетнего малыша. Женевьева не переставала поражаться своему внезапно повзрослевшему сыну.
Рене потихоньку обживался в обличии Франсуа. Поначалу ему было непривычно ощущать себя ребенком, в этом маленьком теле он чувствовал себя неловким и неуклюжим. Все вокруг вдруг стало большим, а сам он – крошечным и слабым. Привычные предметы стали намного тяжелее, ступени в доме доставали до колена, а дотянуться до ручки двери было целой проблемой. Но постепенно он привык и к своему новому росту, и к тому, что к нему обращаются «Франсуа», смотрят как на ребенка, и изо всех сил старался соответствовать образу семилетнего мальчика. Иногда, забывшись, он мог сказать что-нибудь, больше свойственное взрослому, и тогда ловил на себе удивленный взгляд Женевьевы. Ему нелегко было научиться называть ее мамой, но он привык и к этому. Сердце его разрывалось, когда он видел, как она горюет по усопшему супругу, однажды он едва сдержался, чтоб