Assassin's Creed. Единство. Оливер БоуденЧитать онлайн книгу.

      Отрывок из дневника Арно Дориана

      12 сентября 1794 г

      На моем столе лежит ее дневник, открытый на первой странице. Это все, что я сумел прочитать, пока у меня не перехватило дыхание от переполнявших душу эмоций и строки не поплыли от застилающих глаза слез. Они катились по моим щекам бурным потоком, в то время как мысли о ней вновь вспыхнули в моей голове с новой силой. Наши детские проказы и игры в прятки. Маленькая бунтарка, которую я узнал и полюбил во взрослой жизни. Пряди рыжих волос, разбросанные по плечам, и проницательные глаза под темными густыми ресницами. Она обладала грациозностью, присущей опытным танцорам и искусным фехтовальщикам. И везде она держалась уверенно: будь то дворцовый зал, где она скользила по паркету, ловя голодные взгляды мужчин, или поединок.

      Но в этих глазах скрывались тайны, которые я собрался разгадать. Я вновь беру ее дневник. Мне хочется прикасаться к страницам и гладить слова, чувствуя: здесь запечатлена часть ее души.

      Я продолжаю чтение.

      Отрывки из дневника Элизы де ла Серр

      9 апреля 1778 г

      1

      Меня зовут Элиза Де Ла Серр. Имена моих родителей – Франсуа и Жюли. Мы живем в Версале: блистательном, прекрасном Версале с его аккуратными домиками и величественными замками, над которыми простерлась тень громадного дворца. Улицы здесь обсажены деревьями лайма. Версаль знаменит своими сверкающими озерами, фонтанами и садами с искусно подстриженными деревьями.

      Мы – аристократы. Баловни судьбы. Привилегированное сословие. Чтобы убедиться в этом, достаточно проехаться до Парижа. Дорога до столицы занимает чуть больше двадцати километров и освещается висячими масляными фонарями – в Версале их можно встретить повсюду. Но парижская беднота пользуется сальными свечами, и дым от фабрик, где вытапливают сало, висит над городом, будто саван смерти, пачкая кожу и вызывая удушье. Одетые в рванье, со спинами, согбенными ношей или тягостными мыслями, бедняки Парижа бредут по улицам, которые, похоже, так и не дождутся появления фонарей. Вдоль улиц прорыты сточные канавы, переполненные грязью и человеческими нечистотами. Содержимое канав пачкает ноги тех, кто несет наши портшезы, из окон которых мы смотрим во все глаза.

      Проходит время, и позолоченные кареты везут нас обратно в Версаль. Мы проезжаем мимо фигур на полях. Окутанные туманом, они напоминают призраков. Эти босоногие крестьяне обрабатывают земли аристократии и голодают, если год выдастся неурожайным. Они всецело зависят от землевладельцев. Дома я слушаю рассказы родителей о том, как ночью крестьянам бывает не до сна. Как они гоняют лягушек, чтобы те своим кваканьем не мешали спать господам. Как крестьяне вынуждены есть траву, чтобы не умереть с голоду. Как знать не платит налогов и не несет воинской повинности. Аристократу не грозит corveé,[1] унизительный труд, где за целый день дорожных работ человек не получает ни гроша.

      По словам родителей, Мария-Антуанетта днями бродит по коридорам, залам и многочисленным комнатам королевского дворца, придумывая новые способы потратить деньги, отпускаемые ей на наряды. Тем временем ее муж – Людовик XVI – занят в своем lit de justice.[2] Король издает законы, обогащающие аристократию за счет бедных и голодающих. Лица родителей мрачнеют; они считают, что подобные действия способны разжечь революцию.

      У моего отца было несколько «сподвижников». Его советники. Трое мужчин – господа Кретьен Лафреньер, Луи-Мишель Лепелетье и Шарль Габриэль Сивер – и одна женщина – мадам Левек. Все они носили длиннополые черные камзолы и темные фетровые шляпы, а их глаза никогда не улыбались. Я звала их «во́ронами».

      – Неужто мы не усвоили уроки кроканов? – спрашивает мать.

      Разумеется, из рассказов матери я знала о кроканах – крестьянских бунтовщиках двухсотлетней давности.

      – Похоже, что нет, Жюли, – отвечает отец.

      Есть выражение, описывающее момент, когда что-то вдруг становится тебе понятным. В таких случаях говорят: «До него (или до нее) дошло».

      В детстве я никогда не задавалась вопросом, почему меня учат истории, а не этикету и хорошим манерам. Я не спрашивала, почему мама после обеда уходила в комнату, где отец совещался с «во́ронами». Там ее громкий голос слышался наравне с голосами остальных. Меня не удивляло, что она сама, без помощи конюха, седлает лошадь. Не поражало меня и то, почему у мамы почти никогда не было времени на разговоры о модах и придворные сплетни. Я ни разу не спросила, почему она не похожа на остальных матерей.

      Так продолжалось, пока до меня не дошло.

      2

      Моя мать была красивой женщиной и хорошо одевалась, хотя и уделяла своей внешности гораздо меньше времени, чем придворные дамы. Последних она не одобряла и при разговоре