Воденников в прозе. Лучшие эссе. Дмитрий ВоденниковЧитать онлайн книгу.
мной Татьяна Толстая пришла в этот Фейсбук-статус и написала коротко и емко в комментарии: дура.
И я согласен с Татьяной Толстой.
Как вы говорите? Тайная свобода? Вот она, ваша тайная свобода. В пределах Золотого кольца.
Ну и возвращаясь к Пушкину (вы же любите кольцевую композицию?).
Не так давно я жил три дня в Берлине, на Мотцштрассе. И как выяснилось, там не только сейчас гей-район, куда мы с моей подругой, надо сказать, попали случайно и очень боялись за свои духовные скрепы (вдруг отвалятся). Но и район, где в 20-е годы XX столетия жили писатели-эмигранты, которые составляют славу русской поэзии. И во многих случаях не уступают нашему Александру Сергеевичу. Марина Цветаева, Андрей Белый, Владимир Набоков и другие.
Уже упомянутый Ходасевич (тоже эмигрант) говорил, что они все перекликаются именем Пушкина в наступающем мраке.
Но он ошибся. Не они одни.
Сталинская Россия им тоже перекликалась. Перекликаются люди и сейчас. Мне это кажется диким. Слава богу, что массовое интеллигентское сознание усвоило хоть еще одно поэтическое имя и теперь (в кучку) перекликается и именем Бродского. Но и тут не знают меры.
Помните? В фильме «Раба любви» еще талантливого Никиты Михалкова есть сцена, когда Елена Соловей едет на взбесившемся трамвае, сидя на задней площадке, и шепчет мчащимся за нею конным белогвардейцам, к слову сказать, ее не слышащим: «Вы звери, господа. Господа, вы звери».
Так вот. Вы не звери, господа.
Вы – рабы. Ну, и чтоб никому не обидно, я тоже.
Отличный вывод, по-моему.
Хотя и постыдный.
Здравствуйте, Алла Борисовна!
Ночное небо так угрюмо,
Заволокло со всех сторон.
То не угроза и не дума,
То вялый, безотрадный сон.
Одни зарницы огневые,
Воспламеняясь чередой,
Как демоны глухонемые,
Ведут беседу меж собой.
Как по условленному знаку,
Вдруг неба вспыхнет полоса,
И быстро выступят из мраку
Поля и дальние леса.
И вот опять все потемнело,
Все стихло в чуткой темноте —
Как бы таинственное дело
Решалось там – на высоте.
Тарелочки для пайки
Однажды – лет восемьдесят тому назад – по льдистым тротуарам предвоенного советского Воронежа (а зимой тротуары там превращались в сплошной лед, и слово «льдистый» тут придумано не ради красоты, это исключительно документальный эпитет) шли мужчина и женщина. Мужчина выглядел стариком, хотя на тот момент ему было примерно сорок пять лет. А женщина мерзла в куртке на рыбьем меху и резко за что-то выговаривала своему суетливому спутнику.
Потом она будет сильно жалеть об этом. О своей вспыльчивости и резкости.
И не потому, что он ушел от нее к другой, не потому, что он променял ее на более молодую или просто оставил на старости лет из-за ее вздорного и злого характера, хотя характер у нее действительно был