Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть. Тилли КоулЧитать онлайн книгу.
отдаваясь в ушах. Моя Поппи осторожно села. В черном, без рукавов, платье, с длинными каштановыми волосами, собранными на затылке в узел, и с белым бантом на макушке, она была прекрасна.
Я поднял фотоаппарат, который всегда висел у меня на шее, и посмотрел в видоискатель – Поппи как раз поднесла смычок к струнам виолончели. Мне так нравилось ловить ее именно в этот миг. Миг, когда она закрывала большие зеленые глаза. Миг, когда перед началом исполнения на ее лице проступало самое идеальное, самое совершенное выражение. Выражение чистой страсти, полной устремленности к тем звукам, что должны были последовать.
Я щелкнул в самый подходящий, идеальный момент – и тут же со сцены полилась мелодия. Опустив фотоаппарат, я сосредоточился на ней. Никаких снимков во время исполнения – чтобы ничего не пропустить, чтобы отметить каждую деталь, каждый штрих.
Поппи начала раскачиваться в такт музыке, и мои губы дрогнули в улыбке. Ей нравилась эта вещь, и она исполняла ее, казалось, вечность. Никаких нот – «Гринсливз»[1] изливалась через смычок из самой ее души.
Я смотрел и не мог отвести глаз. Ее губы чуть заметно дергались, и мое сердце стучало, как барабан. На трудных пассажах на щеках у нее появлялись ямочки. Глаза оставались закрытыми, но каждый мог видеть, какие части нравятся ей больше всего. Голова склонялась то в одну, то в другую сторону, и улыбка, открытая и счастливая, растекалась по лицу.
Люди не понимали, что она и теперь, после всего-всего, оставалась моей. Нам было только лишь по пятнадцать, но с того дня, когда я поцеловал ее в цветущей роще, семь лет назад, ни у нее, ни у меня не было никого другого. Я просто не замечал других девушек и видел только Поппи. В моем мире существовала только она одна.
В нашем классе Поппи отличалась от всех остальных. Странная, необычная, не из тех, кого называют классными. Ее не трогало, что думают о ней люди, – так было всегда. Она играла на виолончели, потому что ей это нравилось. Читала книги. Училась увлеченно и с интересом. Вставала на утренней заре, чтобы только полюбоваться рассветом.
Вот почему она была для меня всем. На веки вечные. Потому что другой такой не найти. Потому что она была единственная во всем городе, полном похожих одна на другую, словно сделанных под копирку, красоток. Она не выставлялась, не задиралась, не гонялась за парнями. Поппи знала, что у нее есть я, а я знал, что у меня есть она.
Кроме нас самих, нам никто больше не был нужен.
Виолончель зазвучала мягче – номер подходил к концу. Я сел поудобнее, снова поднял камеру и щелкнул в последний раз – ровно в тот момент, когда Поппи подняла смычок и выпрямилась с довольным выражением на прелестном личике.
Публика разразилась аплодисментами, и я опустил фотоаппарат. Поппи отстранила инструмент, поднялась и, поклонившись, скользнула взглядом по залу. Наши глаза встретились, и она улыбнулась.
Сердце мое колотилось так, словно хотело вырваться из груди.
Я глупо ухмыльнулся в ответ и откинул упавшие на лицо длинные волосы. Щеки Поппи зарделись румянцем. В следующую секунду она сошла со сцены, а в зале включили свет. Номер Поппи был последним. Ее всегда ставили в конце представления, потому что она считалась
«Greensleeves» («Зеленые рукава») – английская фольклорная песня, известная с XVI века.