Нитковдеватель. Правдивые рассказы о жизни обычных людей. Джулия ТотЧитать онлайн книгу.
стихи, поэмы, и… Подошедшая мама прочитала объявление и тут же взяв меня за руку, потащила туда – к черному ходу, за профессиональным бездельем, – поэзией.
В маленькой комнате, заваленной старыми афишами, сидел мелкий, мужского пола. Услышав, зачем пришли, он радостно протянул руку маме, а потом – и мне, и смущенно стал бубнить, что школа дорогая – пять рублей за урок, но урок – четыре часа каждую субботу, и уже краснея – что в детях он не особенно заинтересован, школа – скорее для взрослых, пишущих о жизни, а не о лютиках-цветочках. Мне стало очень обидно за свои десять и лютики, – прошипев, что про цветочки я не пишу, отвернулась к двери, – мама согласно кивала, она читала как-то мою поэму про ночных бандитов, нападающих на людей, но – секрет тематики моего творчества – не выдала. Мелкий, мужского пола, делая вид, что напряженно думает, почесывал затылок с редкими волосами, и, наконец, радостно-громко-театрально произнес: «Беру! Беру, раз про лютики не пишет!». Занятия в школе профессионалов должны были начаться с ноября, но, выходя из маленькой комнаты, заваленной старыми афишами, что в кинотеатре «Мечта», я чувствовала себя уже – если не великим, то настоящим поэтом – точно. Долгожданный ноябрь однажды все-таки наступил, и топая по снегу к «Мечте», я представляла, как научусь писать «о жизни» правильно, и все в школе профессиональной будут мне апплодировать, может быть – даже стоя. Войдя же в зал, где занятиям проходить суждено было, я тут же втянула голову черепахой в пальто, оставив снаружи только шапку с цветочком вместо помпона: в зале не было никого, моложе тридцати, большинство же являли собой серьезные мужчины с бородами и в очках, женщины на пенсии, которые мне казались уже бабушками.
Когда поэтское сообщество расселось по выбранным местам, мелкий, мужского пола, начал образовывать таковое ямбами-хореями и прочей теорией стиха, которую многие бородатые и пенсионерки – не записывали, повергая мои десять лет в страх, что только я не отличу пока одно от другого, а если и отличу – с трудом. Среди знатоков поэзии, в перерыве поедания теоретических знаний, когда все бородатые и остальные удалились на перекур, я приметила очень симпатичную женщину, лет тридцати пяти, которая осталась сидеть на своем месте. Не смотря на красоту, смотреть на нее не хотелось: она показалась мне очень одинокой… совсем одинокой… на красивом лице словно написано было: «я и есть одиночество», и куталась она в серый пуховый платок, хотя в помещении было тепло, – как в кокон, защищающий ее от всех нас здесь и от всего мира, что – там, за окном, в снежной, холодной Москве. Я смотрела на нее и чувствовала, как глаза наливаются ведрами слез, – мне было ее очень жаль, но, подумав, что моя десятилетняя голова могла опять начать придумывать историю про женщину, о которой я ничего не знаю, – я отвернулась и, надев на лицо ум, углубилась в чтение записанного про ямбы и хореи. К истечению