Какие они разные… Корней, Николай, Лидия Чуковские. Евгений НикитинЧитать онлайн книгу.

      Чуковский едет в Москву – бороться за свои книги, записывает в дневник 27 марта: «Маршак должен побывать у Менжинской перед заседанием ГУСа. Сегодня в ГУСе вновь пересматриваются мои детские книги, по настоянию Маршака и комсомольца Зарина».

      На следующий день С. Я. Маршак сообщил жене: «Вчера целый день был занят Чуковским. Был у Менжинской, около часа разговаривал с Крупской. Книги прошли все за исключением “Чудо-дерева”».

      1 апреля 1928 года Чуковский фиксирует в дневнике:

      «…Запишу о моих детских книгах – т. е. о борьбе за них, которая шла в комиссии ГУСа. Маршак мне покровительствовал. Мы с ним в решительный вторник – то есть пять дней тому назад – с утра пошли к Рудневой, жене Базарова, очень милой, щупленькой старушке, которая приняла во мне большое участие – и посоветовала ехать в Наркомпрос к Эпштейну. Я тотчас после гриппа, зеленый, изъеденный бессонницей, без электричества, отказался, но она сказала, что от Эпштейна зависит моя судьба, и я поехал. Эпштейн, важный сановник, начальник Соцвоса[35], оказался искренним, простым и либеральным. Он сказал мне: “Не могу я мешать пролетарским детям читать “Крокодила”, раз я даю эту книжку моему сыну. Чем пролетарские дети хуже моего сына”.

      Я дал ему протест писателей, мой ответ Крупской и (заодно) письмо сестры Некрасова. Прочтя протест, он взволновался и пошел к Яковлевой – главе Наркомпроса[36]. Что он говорил, я не знаю, но очевидно разговор подействовал, потому что с той минуты дело повернулось весьма хорошо. Маршак пошел к Менжинской. Она назначила ему придти через час – но предупредила: “Если вы намерены говорить о Чуковском – не начинайте разговора, у меня уже составилось мнение”. Руднева устроила Маршаку свидание с Крупской. Крупская показалась ему совершенной развалиной, и поэтому он вначале говорил с ней элементарно, применительно к возрасту. Но потом оказалось, что в ней бездна энергии и хорошие острые когти. Разговор был приблизительно такой (по словам Маршака). Он сказал ей, что Комиссия ГУСа не удовлетворяет писателей, что она превратилась в какую-то Всероссийскую редакцию, не обладающую ни знаниями, ни авторитетом, что если человека расстреливают, пусть это делает тот, кто владеет винтовкой. По поводу меня он сказал ей, что она не рассчитала голоса, что она хотела сказать это очень негромко, а вышло на всю Россию. Она возразила, что “Крокодил” есть пародия не на “Мцыри”, а на “Несчастных” Некрасова (!), что я копаюсь в грязном белье Некрасова, доказываю, что у него было 9 жен… Маршак ей понравился.

      Менжинская, узнав, что Маршак был у Крупской, переменила свое обращение с ним и целый час говорила обо мне. Таким образом, когда комиссия к шести часам собралась вновь, она была 1) запугана слухами о протесте писателей, о нажиме Федерации [писателей] и пр., 2) запугана письмом Горького, 3) запугана тем влиянием, которое приобрел у Крупской мой защитник Маршак, – и судьба моих книжек была решена…»

      Итогом