Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна!. Дмитрий ДрагилевЧитать онлайн книгу.
чтобы создать свой собственный стиль, лицо своего джазового искусства. От его актерского коллектива на вас веет со сцены тем изяществом, я бы сказал, интеллигентностью исполнительского искусства, лишенного навязчивого самовыпячивания – равно от солиста до контрабаса или барабанщика, – что так подкупает вас особенно в столь стихийно развязном искусстве, как джаз. Это качество внутренней культуры чувствуется прежде всего в руководителе джаза Эдди Рознере, во всем его сценическом облике, в его полном юмора “дирижировании” теми взглядами, которыми он обменивается со своими артистами, в его музыке, естественности его движений на эстраде. <…> Эдди Рознер – прежде всего умный артист и меньше всего администратор на сцене, злоупотребляющий своим служебным положением, чтобы петь или играть…»[25]
Статья Зелинского, хоть и не была опубликована, интересна сразу двумя аспектами. Во-первых, она представляет собой документальное свидетельство, будучи по сути уникальным репортажем о том, что и как звучало в первой послевоенной программе оркестра. Во-вторых, выделяется своим стилем: написана не без лукавства и двусмысленных мест. Каждый мог бы трактовать ее по-своему. Джазмены наверняка услышали бы слова в свою защиту, а чиновники лишний раз удостоверились в том, что джаз не «приручить». (Подобным образом, балансируя между «святой простотой» и доносом, Зелинский-рецензент уже однажды воспрепятствовал выходу книги Марины Цветаевой.)
Лейтмотив статьи – сакраментальный вопрос «зачем». И в самом деле, зачем? Как там пелось в танго Рознера: зачем смеяться, если сердцу больно? Намек прозрачен. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.
Несостоявшийся шпион
Эдди Рознер в ту пору еще не слишком разбирался в тонкостях русского языка. Но фразу «третьесортный ресторанный трубач» он понял без подстрочного перевода. Так аттестовала его Елена Грошева в гремучей статье с заголовком «Пошлость на эстраде». Должность Грошевой, кстати, профессионального музыковеда, именовалась более чем тяжеловесно, я бы сказал, казенно и грозно: старший инспектор Главного управления музыкальных учреждений. Звучит почти как старший надзиратель Главного управления лагерей.
Виктор Шкловский журил Утесова за звучавшие с эстрады анекдоты с бородой, за старые песни, за «никакие» тексты (уж в этом Виктор Борисович знал толк), за семейственность, наконец, советовал коллеге быть более поэтичным. И всё!
Сентябрьский 1945 года материал Зелинского тоже отличался умеренностью и предусматривал свободу толкований. Но этому отзыву не суждено было войти в историю. Зато «статья» Грошевой, появившаяся 18 августа 1946 года в «Известиях», не оставила от оркестра Эдди Рознера камня на камне. Никаких подобострастно-извинительных расшаркиваний, реверансов, экивоков, обиняков. Рецензент ярилась: безыдейность, абсолютное непонимание запросов советского зрителя, полное отсутствие хороших советских и белорусских народных песен, однообразные
РГАЛИ, Ф. 1604, оп. 1, д. 57. Помимо уже упомянутых, в этой главе использованы архивные материалы, а также материалы публикаций В. Виноградова, Л. Роньжиной, Е. Берлинга, А. Г. Козлова, М. Петрова, Б. Савченко, Л. Репина, Н. Семченко, М. Кузьминой и документального фильма «Джазмен из Гулага»