Озерное чудо (сборник). Анатолий БайбородинЧитать онлайн книгу.
надо, что натворило половодье за ночь. То, что река вздулась и прибывала, мать уже видела, но, услышав гневливый рев Уды, упершись задолго до брода в полую воду, затопившую прибрежный вербник и черемушник, испуганно оторопела. Кинув коромысло с ведрами, беспамятно опустилась на сухом взгорке, полными слез, отчаянными глазами следя, как со змеиным шуршанием ползет по линялой осоке полая вода. «Всё! – тоскливо покачала она головой. – Ежели обернется ныне отец …выгулялся, поди, вспомнил, что ребятишки тут голодом-холодом сидят… так теперь не конем, не пёхом не перебраться. Вот закукуем…» Приподнявшись, сквозь черемушник с ужасом высмотрела: кипя ярыми, белыми бурунами, гневно клокоча, несется Уда, потерявшая берега, словно табун белых и серых, одичавших коней. И взвыла мать, забыв про светлый праздничек: «Боже!.. Боже!.. да за какие грехи мне такая казь Господня?! Аль я не рожена, не крещена, аль я чужой век заела?! Чем же я тебя, Господи, прогневила?!» Но опять увещевающий голос справа: «Грех, Аксиньюшка, роптать. У людей хуже бывает, и то не ропщут. Грех тебе жаловаться: дети, слава Те Господи, не пухнут с голоду; отец вот-вот обернется, харчишки привезет, и полая вода, Бог даст, спадет. Дает Бог и жиду, и злому татарину. Терпи, Аксиньюшка, все перемелется, мука будет…». Согласилась мать: «Дай-то Боже, чтоб все было гоже…»
VI
Ребятишки уже проснулись, когда мать вернулась с реки, и Ванюшка, сидя на овчине, поджав под себя ноги по-бурятски, хвастливо размахивая руками, вспоминал косачинную зорьку с отцом, привирая, будто стрелял с тозовки в дозорного косача. Вера слушала, разиня рот и пуча глаза в диве.
– …Бабах!.. из ружья… и маленечко промазал. Отец под руку пихнул… Но счас пойду на ток петли проверять, тозовку прихвачу. Сниму касача-то. На Пасху сжарим…
– Божушки мой!.. охотничек… – засмеялась мать, с певучим позвоном выливая воду из ведер в кадушку. – Но сёдни, сына, грех птицу стрелять: Благовещенье – птиц на волю отпущенье. Так от, Ванюха – драно ухо.
Мать, видя детишек здоровыми, веселыми, и сама отмякла, призабыв и про полую воду, и про отца.
– И робить-то грех. Ворон гнезда не вьет, девча косы не плетет. Одна непутная пряла шерсть на Благовещенье, Божушка ее и проклянул, в кукушку обернул и гнезда лишил. Летат теперичи, бездомка, в чужи гнезда яйца кладет. Во как… А ты стрелять… Ой, упаси Бог отцову тозовку взять, – с ума сойдет, захлестнет. Так что и не вздумай…
– Ма-ама, ись хочу… – подала голос Вера. – Пирожка бы или шанюжки…
– Вот отец подъедет, будут вам и пироги, и шаньги, – сумрачно усмехнулась мать.
Затопила плиту – русскую печь, коль мука вышла стряпать, не разживляла – отмочив, чтобы лишняя соль отошла, сварила окуней – больше нечего, хоть шаром покати. Как ни растягивала, а приели подчистую и муку, и крупу, и лапшу, не говоря уж про сахар. Вялилось на вышке сохатиное мясо, но уже так выбыгало, пересохло, что сытнее и легче кирзовую голяшку жевать, чем перевяленое мясо. Да и обрыдло уже за зиму, в глотку