Голубые пуговицы. Даша ЛунинаЧитать онлайн книгу.
ога, просто на всякий случай. Куда-то всё время иду. Характер имею скверный, ранимый до обидчивости, да к тому же чрезвычайно злой юмор. И очень люблю жить. Просто так жить, низачем. Для того, чтобы. Потому, что.
Я никогда не писала книг. Впрочем, я и леопарда с руки никогда не кормила. Некоторые вещи можно попробовать, а некоторые – только один раз. Думаю, руку мне за написанную книгу не откусят, правда же? Сколько-то времени уже прошло с самой первой моей записи, и, наконец, я созрела и до того, чтобы собрать воедино свои записки и заметки. Тем более, кажется, их даже ждут. Ну, её. Книгу то есть. И вот – пишу. Да, маленькое лирическое отступление – вдохновения как такового я не знаю. И книга появится на свет только благодаря им, тем, кто всё это время со мной рядом навсегда. И несколько моих читателей, и форумчане, и Куропатка, и даже Дракон. И на самом деле это всё для них. То есть для вас. Всех.
Даша Лунина
Первая часть книги
Как ни странно, но это действительно первый какой-то осознанный и серьёзный (ну, или претендующий на серьёзность) рассказ. Не заметка. Просто выплеснутое чувство, прямо на бумагу, которое и открыло путь всем остальным. Конечно, это звучит куда как пафосно, но на самом деле всё так оно и есть. И если уж он, этот рассказик, стал первым, то пусть так и остаётся. Да, кстати. Это единственный рассказ, у которого с самого начала есть название. И я подумываю сделать это названием всей книги. Впрочем, поживём – увидим. Ну, а поскольку всё же заметки начались именно с дочки, то в воображаемой первой части будет про неё. А в конце будут блёстки, куда ж без них девочкам? Ну, а во второй части – про всё остальное. Точнее, про всех остальных, тех, кого мне довелось увидеть и услышать за мои неполные тридцать. Итак, поехали.
Голубые пуговицы
Ох уж эти пуговицы! Чисто голубые, не серые как у отца! И уж конечно совсем не карие, как у меня. Голубые, истинно голубые пуговицы, с тёмно-серыми крапинками вокруг зрачка и тёмной обводкой по краю радужки. Эти пуговицы не дают мне покоя ни днём ни ночью. Они всё время пытливо смотрят, любопытно ощупывают, недоумённо таращатся, непримиримо сверкают. Они способны разговаривать сами по себе. Прямой взгляд в упор – и непонятно, о чём она сейчас думает? О чём мечтает? Брови поднимет, вытаращит пуговицы, скорчит моську – всё, очарование окончено, а я так и не узнаю, что они только что видели, эти пуговицы. Иногда – редко – они наливаются влагой. Самой настоящей, без хныканья и прочих звуковых эффектов. Это настолько для меня тяжёлое зрелище, что я стараюсь как можно реже провоцировать ситуации. У меня пока получается.
Они очень … чистые. Хотелось бы сказать «невинные», но там, в этих пуговицах, так и плещется иной раз или искристое любопытство, или такие хитрющие бесенята, что никакой невинностью там и не пахнет! Ах, какие они бывают честные, эти пуговицы! Они сами за себя говорят – мы честны! как никто! как никогда! И невольно начинаешь верить, что, да, в самом деле, ну как обладатель сих пуговиц мог облить сгущёнкой клавиатуру? Или, упаси небеса, стукнуть об пол настенные часы (чисто в исследовательских целях)? Нет, нет и нет. Не может быть.
И ночью эти пуговицы не знают покоя. «Маам!» О небеса, я только начала проваливаться в мягкое забытье! «Маам!» Щёлкнул выключатель, и голубые пуговицы оказываются у меня прямо перед глазами. «А как ты думаешь, если я сейчас на пол плюну, то до утра высохнет?» Объясняю, что непременно высохнет – если только она не наплюёт лужу. Но, чтобы наплевать целую лужу, нужно стараться до утра, и тогда уж точно ничего там не высохнет! Пуговицы смотрят очень внимательно и серьёзно, и, кажется, в этот раз я точно знаю, что они видят! Снова щёлкнул выключатель, стало темно, и на моей сетчатке отпечатывается именно это – две голубые круглые пуговицы на сосредоточенной мордахе.
…Мы смотрим фотографии. Там молодой мужчина прижимает к себе, держит на руках маленькую пухлощёкую девочку. Вот они целуются, вот сидят на ступеньках вокзала, а вот он её щекочет, и видно, что обоим это доставляет несказанное удовольствие, и им дела нет до целого мира! Мелькают фотографии. В комнате очень тихо.
– Мам, а он меня видит?
– Конечно, видит, милая.
– Даже когда я капризничаю?
– Даже тогда.
– А он меня любит?
Конечно, любит, глупыш. Он не хотел же нас оставлять, совсем не хотел. Бог знает, где он сейчас, видит ли нас, знает ли, что у нас с тобой происходит? Слава тебе, безысходная боль!..
Голубые пуговицы удивительно печальны, совсем по-взрослому.
– Правда?
Она всё время переспрашивает, ей необходимо убедиться, что она не ослышалась, а я не оговорилась. Нет, она не будет плакать, ведь она его знала всего три года. А я – пять, немногим больше. Но и я не буду плакать – когда пуговицы смотрят на меня плачущую, они становятся растерянными и серыми от непонимания и жалости. Я потом, потом, глубокой ночью, когда они будут видеть сны и не будут видеть меня.
Тогда я пожалуюсь – ну что вот с ней будешь делать? Что мне вообще делать? А он, как всегда, меня не услышит. Или просто не ответит. Будет весело улыбаться с давешней фотографии,