Проклятый род. Иван Сергеевич РукавишниковЧитать онлайн книгу.
ничего не осталось, кроме малой церковки. Новое все. У крепостной стены бульвар. Близ старых деревьев – крепких – молодые чахнут, невзрачные липки.
По стене крепостной, за зубцами противотатарскими, лицо свое и горб свой пряча от людей, гуляет-бродит Корнут-отрок. У старшей сестры в дому живет, у Любови. От учителей бегает, всячески сестру, решившую матерью ему быть, огорчает. Горб его жажде свободы его на пользу.
– Больной он. Строгостью с ним нельзя.
Огорчает Корнут свою стареющую в бездетности сестру, почитающую его за сына. Любит из дома убегать. Не знают – куда. А он по древней стене бродит, за крепостными зубцами от бульварных врагов прячется, куртку свою бархатную трет.
Пошел однажды Доримедонт гулять. И не хотел, да пошел. Дома полы красили. Он в сад. В саду садовники да поденщицы дорожки выпалывают, песок насыпают. Некуда от людей уйти. Пуще всех эти поденщицы страшны. Подолы подтыкали, ногами босыми туда-сюда. Не терпит Доримедонт женщин живых. Страх на него нагоняют колдуньи-грабительницы. Помнит Новую Стройку. Куда идти? Думал-думал, стену крепостную вспомнил. Понизу здесь недалеко. Страшно идти. Но дошел.
А! Вот она. Хорошо-то как! Травой камень пророс. Безлюдье. И уж женского пола несуразного здесь никак ожидать нельзя. Успокоенный, засмеялся. Повиделись там на реке струги вражеские. В бойнице притаился.
– Ах, мушкет бы! Либо хоть самострел.
Но сзади там, может, пешие? Быстро, чуткий, оборотился. Кто? Кто?
– Корнут! Корнут! Наважденье!
И бежал. И домой прибежав, наследил по новокрашенным полам всюду.
– А оборотень-то позади меня хохотать, хохотать!..
Няньке, Домне Ефремовне, рассказывал.
Ворчит нянька походя. Без Корнутушки скучно ей, тошно. Не взяла Любовь Яковлевна старую.
– Не к добру… Ах, не к добру это. А не врешь? Ишь, шалый какой. Право, шалый, прости Господи. И чего ты, неприкаянный, по дому бродишь… туда-сюда, туда-сюда.
И палец к носу его подняла, и грозно так:
– Женить тебя, женить давно пора. К тридцати годочкам дело твое подходит… А он ровно пятилеток в солдатики играть, книжки Корнутушкины дочитывать…
Не дослушал Доримедонт. От страшных про женитьбу слов нянькиных бежал.
Корнут, по стене бродя, злобно-радостно шипит:
– Не придешь, чай, больше на мою стену, обалдуй несуразный. Тоже! И он на стену. Дьякон не тебе чета, а и того намедни вытурил. Один тут быть хочу.
И за зубцами мшистыми прячась, злобно-нерадостно в бульварных бездельников вглядывается.
– Погодите, миленькие. И мой час придет.
И завистью мигающие глаза уставил в сторону Макарова дворца. Глаза голубые, в раннем детстве добрые такие были, в душу просящиеся. Смотрит-впился. Крыша горбатая со шпилями, подъявшими золоченые флюгера, над зеленью деревьев поздне-весеннею четко видна.
– Ишь! Гроза собирается. Над Егорием-то что!..
Туча зловещая наплывает. Затаились в ней силы враждебные душам трусливым и душам больным.
– Непременно в ночь Пелагея помрет.